За окошком покачивающегося возка мерно проплывал заснеженный лес — Москва осталась позади. Василий Иванович, подняв воротник шубы, откинулся на кошмы. Беспокойные мысли о Тулупове не давали покоя…
Боярин отчетливо помнил их последнюю встречу вне думной палаты и государева терема. По обыкновению, они собирались в палатах Тулуповых, где кроме них присутствовали княгиня Анна, мать Бориса Тулупова, его сродный брат Владимир и верный товарищ — Протасий Васильевич Захарьин. Они пировали, как добрые друзья и знакомцы, но едва брат и мать Тулупова покидали стол, они запирали двери горницы и во тьме, при тусклом свете двух-трех свечей, шепотом обсуждали дела при дворе, то и дело поглядывая с опаской на окна. Протасий, самый молодой из них, по обыкновению припадал спиной к стене и, расставив ноги в великолепных тимовых сапогах, сидел за столом, щелкая кедровые орешки. Он не говорил, больше слушал, лениво взглядывая на своих собеседников. Борис Тулупов, врываясь широкой пятерней в свою рыжую топорную бороду, со вздувшимися на лбу жилами говорил о Годуновых, о том, что их надобно их отвадить от государевой семьи и разослать по монастырям, а лучше перебить каждого в дороге.
— Охолонь, Борис, — уложив руки на столе, молвил степенно боярин Умной, — ты и сам ведаешь, что, пока царевич Федор женат на Ирине, тому не бывать!
— Мы с Протасием уже обсуждали это! — хитро прищурившись, сказал Тулупов. — Припомнили меж собой, как ты жаждал государя с престола свести, да и подумали, что одним махом двух зайцев убьем!
Василий Иванович настороженно глядел на своих подельников, невольно сцепив пальцы рук перед лицом. Он никогда не говорил им напрямую, что желает свести государя (не мог такое сказать!), он размышлял тогда с ними о том, что ежели не принять никаких мер, то государь погубит свою державу окончательно. Боярин не сомневался — новая большая война сведет на нет исходы былых побед и, ежели не истребит русский народ, то подведет его к последней черте, за которой — пропасть. И он всегда удивлялся тому, что сам государь этого не осознает. Прочие же придворные не осмеливаются ему о том сказать. Как и сам боярин Умной…
— Что вы собираетесь делать? — вопросил он наконец своих подельников.
— Возвести на престол царевича Ивана Иоанновича! — выпучив красные от хмеля и недосыпа глаза, заговорщически прошептал Тулупов. Протасий Захарьин, сплюнув кусок ореховой скорлупы на стол, кивнул, глядя на Умного.
Василий Иванович знал, что Протасий давно был в близком окружении царевича и, видимо, имел на него значительное влияние. А вместе с ним — юноши из дворянских семей Колтовских, Мансуровых, Сунбуловых, Бутурлиных, что так же служат при царевиче (и все — бывшие опричники!). Верно, при случае Протасий соберет подле Ивана Иоанновича, ежели не полк, то значительной силы отряд. И они, голодные до высших чинов, денег и власти, не отступят, будут сражаться до конца. В то время, когда войска стоят на западных и южных границах, все это может быть очень опасным для государства — Умной это хорошо понимал. И не ввергнет ли это страну в новую кровавую пучину смуты?
…Смеркалось, когда вдали показались купола Троице-Сергиева монастыря. Опадал мелкий снежок, возок ехал мимо бредущих на лыжах монахов в дорожных одеяниях, что также направлялись к обители.
"А ведь Тулупов и впрямь замахнулся сильно!" — подумал боярин Умной, отирая рукавом шубы запотевшее оконце. Он вспоминал о том, что Тулупов сумел "купить" и некоторых церковных владык — новгородского архиепископа Леонида, архимандрита Чудова монастыря Евфимия, архимандрита Симонова монастыря Иосифа… Вероятно, таких очень много, Умной и не знал всех. Но эти, словно голодные псы, с жадностью хватают все, что Тулупов и его окружение дарит им. Кажется, за серебро они готовы и свои обители продать, ежели придется. Они и митрополиту Антонию при случае нашепчут что надо (хоть он и не имеет значительного влияния при дворе, но все же!). Таких священнослужителей, алчных, жадных и сребролюбивых, Умной презирал, но отказываться от любой помощи, пусть и таких гнилых людей, было бы нынче глупо…