— Я не ненавижу людей. Не всех, по крайней мере.
— Круг доверия Андрея Прохорова настолько мал, что я уже сомневаюсь, входит ли в него сам Андрей.
— Конечно, входит. Я свой главный фанат… Ну, после Марка.
Я смотрю на Бена, но он отворачивается и принимается тереть рукой глаза.
— Кстати, он быстро идёт на поправку, — говорю я, вспоминая сегодняшнее утро. — Не прошло и недели, а Марк уже может принимать полусидячее положение.
— Ещё бы. Ваня с Леной разве что только лекарство от рака за это время не изобрели в поисках лучшего средства от ожогов.
— Разве это плохо?
— Наоборот… Просто хочется напомнить им, что не всё можно вылечить с помощью всяких мазилок.
— Всё дело в Тори и Паше, — предполагаю я. — Ваня очень переживает по этому поводу, как мне кажется…
— Не он один.
Смерть этих двоих и Феликса коснулась каждого в штабе. Конечно, стражи знают, что в любой момент есть вероятность попрощаться с жизнью, и всё-таки привыкнуть к такому невозможно.
— А расскажи о них? — прошу я.
— Зачем тебе?
— Просто интересно.
Бен выпячивает челюсть, задумываясь.
— Ну, они женаты были. Я когда пришёл в штаб, они праздновали вторую годовщину. Я как бы не верю в любовь, но эти двое друг на друга так смотрели… В шесть-то глаз.
— В шесть глаз?
— Паша очки носил, — смеётся Бен. — Такие дурацкие, круглые, в красной оправе. Без них не видел ничего дальше собственного носа, четырехглазый.
— А у Тори, случайно зелёной чёлки не было? — припоминаю я слова Дани.
— Была, — отвечает Бен. — И зелёная, и красная, и фиолетовая… А что?
— Да так, — произношу отстранённо.
Тори и Паша, которые были в «Дельте» с Ваней, пришли вербовать в стражи его брата-близнеца, и даже ничего ему не сказали?
Или просто не успели?
— Ты, вроде, с Тори дружил, да?
— Ага, — кивает Бен. — Её мама была моей любимой учительницей в школе, и я иногда оставался помогать ей по мелочам: полить цветы, вымыть доску… И из-за этого часто виделся с Тори. — Бен хмыкает, что-то вспомнив. — Нужно было видеть, с какой завистью на меня, сопляка-шестиклассника, смотрели все вокруг, когда я мог в коридоре спокойно заговорить со старшеклассницей.
Я не могу не улыбнуться. Наконец понимаю, почему, несмотря ни на что, именно Беновы рассказы мне нравится слушать больше всего — в такие минуты я вижу его настоящего, пусть и ненадолго; без этого напускного самолюбия и эгоизма, Бен, должно быть, становится Андреем — тем, кем он был, пока не остался один.
Тем, с кем мне уже не посчастливится познакомиться.
— Я, вообще-то, пришёл позвать тебя на ужин, — говорит Бен. — Там какой-то суп, и рагу, и что-то ещё. Опять наготовили всего, только еду переводят.
— Вот-вот, — подтверждаю я. — И я не голодна.
Бен кивает, но сам не уходит. Вместо этого усаживается поудобнее, перекрещивая ноги и обхватывая руками обе коленки.
— Да, — он быстро облизывает губы. — Да. Я тоже.
Металлическая дверь с поржавевшей ручкой кажется мне до смешного хлипкой. Навряд ли что-то такое способно сдержать хотя бы ребёнка, не то, чтобы шайку сверхъестественных воришек. Даже замка никакого нет. За дверью — полумрак и крутые ступеньки вниз. Единственное, что здесь излучает свет — это одинокий подсвечник на стене. Пламя свечи дрожит, от этого тени на стенах принимают ужасающие формы.
Медленно спускаюсь вниз. Подвальную комнату и лестницу отделяет решётчатая перегородка. Когда подхожу ближе, замечаю, что она покрыта чёрными крупицами, а на полу перед ней просыпан синий порошок.
— Человек, — произносит урчащий голос, когда я замираю перед решёткой.
Не Кирилла, и не женский точно. Наверное, это тот самый Север.
Присматриваюсь и в полумраке различаю заключённых: двух парней и двух девушек. Они сидят в кругу друг напротив друга, но все смотрят на меня. У одной из девушек ярко-зелёные волосы, а вторая — один в один сирена из бара «Дочери войны». Я вспоминаю имена, которые называл Ваня: Гло и Филира.
Ни один из пиратов мне не интересен больше, чем Кирилл. Старый друг поднимается на ноги и, шаркая, плетётся к решётке. Когда он выходит на свет, вижу, что на его запястьях болтаются железные наручники на длинной цепочке.
Кожа под браслетами стёрлась до крови.
— Это болит не так сильно, насколько плохо выглядит, — проследив за моим взглядом, говорит Кирилл.
В детстве у него был очень высокий голос, из-за чего многие, не видя его, считали, что говорит девчонка. Сейчас же Кирилл хрипит, словно курит с тех самых пор, как мы расстались.