— Вы правда сказали мальчику, точнее, собственному внуку, чья мама была смертельно больна, что иногда одни должны умереть, чтобы другие могли жить?
Я понимаю, что это слетело не с моих губ, лишь тогда, когда позади меня скрипит пол, обозначая удаляющиеся к двери шаги. Оборачиваюсь и вижу Бена с занесённой над дверной ручкой ладонью.
— Прости? — переспрашивает Авель.
Но его лица я уже не вижу. Иду к Бену, и он сразу открывает дверь, чтобы не давать нам лишних секунд на задержку.
Единственное, что я успеваю бросить, прежде чем бело-золотая преграда не вырастает между нами:
— Извините, всё это было ошибкой. Мы пойдём.
— Вы оба из ума выжили? — спрашивает Нина, едва не подскакивая на месте.
В обеденный перерыв мы запираемся в тренировочном зале (всё-таки хорошо, что Нинин родственник является такой важной шишкой). Сейчас, когда здесь нет никого, кроме нас, я замечаю отличия, которые раньше не бросились в глаза: помимо очевидного, вроде отсутствия электронной панели, здесь нет расставленных по периметру скамеек, зато парами в несколько отрезков располагаются шведские стенки с выступами ближе к потолку, видимо, для подтягиваний. Вместо боксёрских груш — размером со взрослого человека деревянные фигуры, частично обклеенные кожей. В памяти всплывает одна из тренировок, где с помощью собственных сил и двух палок из лёгкого металла нужно было наносить этой фигуре точечные удары, при этом не задерживаясь на одном месте дольше секунды, то есть всё время танцуя, как в реальном бою.
Я вспоминаю каждый синяк, каждый ушиб, каждую царапину, которые Аполлинария получила в этом зале так, словно они мои собственные.
Кисть, коленка, голень, щека, плечо, лопатка, поясница.
Коленка, коленка, коленка; Аполлинария слишком часто падает вперёд. С этим нужно что-то делать.
— Видела бы ты его, — фыркает Бен. — Индюк надутый.
— Мне казалось, ты был его поклонником, — напоминаю я.
— Ой, выкуси.
Бен с остервенением закатывает рукава рубашки. Слежу за тем, как Нить Времени скользит по его предплечью и повисает на запястье.
— Не хочу говорить очевидную истину, но теперь у нас остался лишь вариант Эдзе, — напоминает Нина. — Разорвать Нити Христофа, раз уж помощи Авеля нам теперь ждать не придётся.
— Я не видела их у него на руках, — говорю я. — Наверное, тоже прячет их под одеждой.
— Есть предложение поймать его, раздеть и проверить, — сообщает Бен.
Мы с Ниной переглядываемся.
— Извращенец, — прыскаю я.
— Да мы все об этом подумали, просто только мне одному хватило смелости сказать это вслух!
— Должны быть и другие способы, — Нина чешет подбородок.
Я прикрываю один глаз, расфокусирую взгляд. Вот уже не Нина, а Никита скребёт свою щетину. Клоню подбородок к груди и вижу спущенную с плеча рыжую косу, принадлежащую Аполлинарии.
Я всегда хотела иметь длинные волосы, но у меня никогда не хватало терпения отрастить их.
— Какие? — Бен дёргает Нить у себя на запястье, растягивая её в разные стороны. Мне кажется, что вот-вот хрупкий на вид узелок развяжется, но я оставляю это беспокойство при себе. На сегодня раздражающих замечаний для нестабильного эмоционального состояния Бена уже достаточно. — Как ещё можно заставить его раздеться?
— Пока не знаю, но мы что-нибудь придумаем, — Нина глядит сначала на Бена, потом на меня, затем снова на Бена. — Мы ведь всегда что-нибудь придумывали. Нужно только немного времени.
— Не стоит сильно на него рассчитывать, — говорю я. — Чем скорее мы всё провернём, тем лучше, и никаких крайних сроков.
Ребята кивают, соглашаясь с моими словами. Но я вижу по их лицам, что ни у одного, ни у другой нет абсолютно никаких идей. А та, что зарождается в моей голове, слишком кардинальная, а потому я отметаю её ещё в зародыше.
Мы не будем никого убивать.
— Мы не убийцы, — вслух произношу я на опережение. — Это на случай, если кому-то из вас захочется убить Христофа.
— Он не почесался, когда кромсал всех направо и налево в свой коктейль-салат, — говорит Бен.
Злость в его голосе исчезла. Бен был так груб, когда я впервые огласила при нём своё отношение к Власу и Христофу, а теперь… Он наконец понял, спасибо Авелю.