Поцелуй стал последней каплей в переполненной до краёв чаше терпения. Вода хлынула наружу, а чаша вмиг превратилась в целое море, со дна которого, как поплавки, на поверхность поднимаются все мои демоны. Я вижу застывшую маску смерти на лице Лии, скачущую мне под ноги голову Лукаса, Ричи, раскинувшегося на полу в луже собственной крови. Слышу плачь мамы и тяжёлые шаги брата, стремительно уходящего прочь. Чувствую боль в руке, на которой смыкались челюсти оборотня в имитационной комнате.
Тонкая грань между реальностью и миром страшных воспоминаний стирается. И я не понимаю, с какой стороны осталась.
Самая настоящая, вязкая, как мазут, и такая же чёрная и непроглядная паническая атака была у меня лишь однажды — на следующий день после похорон Кирилла. Я не смогла встать с кровати, кто-то словно сидел у меня на груди и всей силой своего веса вдавливал в матрас. Если бы не Даня, который вовремя заметил, что со мной что-то не так и не отвёл меня в ванную, окатив из душа ледяной водой, я бы так и лежала, неспособная пошевелиться, пока не захлебнулась бы собственными слюной и слезами.
После этого всё, что я временами испытывала, казалось мне обыденным беспокойством: надоедающим, но не таким сильным, чтобы бить тревогу. Все люди чего-то боятся, и это нормально. Но то, что сейчас медленно выжигает дыру у меня в груди, это что-то другое. Новый уровень сумасшествия.
Нужно заставить себя сосредоточиться на дыхании, отвлечься от любых мыслей, кроме реального окружения. После того утреннего происшествия, Даня, прошерстив интернет, нашёл, как он сам высказался, действенный способ быстро справиться с тревогой и хоть немного прийти в себя. Я ни разу не пользовалась им, считая, что всё это глупости.
Но, похоже, просто не было нужды. Сейчас же я готова хоть с бубном прыгать, лишь бы всё прошло.
— Четыре вещи, которые я вижу, — дрожащим голосом шепчу я. Оглядываюсь вокруг, начинаю перечислять: — Деревянная лестница. Картина на стене. Окно в коридоре ниже по ступенькам. Зелёные шторы на окне.
Перестаю дышать ртом. Вдыхаю через ноздри.
— Три вещи, которые я могу потрогать. Ткань платья. Мои мокрые волосы. Шерстяная нить на запястье.
Больше нет необходимости моргать так часто. Мне ещё больно в груди, но уже не настолько, что хочется вырвать лёгкие и скормить их бродячей собаке, которую я видела у дома Аполлинарии.
— Две вещи, которые я могу почувствовать. Запах дождя, впущенный кем-то через открытое окно с зелёной шторой. Прохладу липнущей к телу ткани.
Позади скрипят половицы, но я списываю это на старый дом. Мне не хочется думать о звуковых галлюцинациях или паранойе.
— Одна вещь, которую я могу услышать…
— Слава?
Одна вещь, которую я могу услышать — голос Бена.
— Что ты делаешь?
Киваю. Вроде… Или моя голова просто мотается из стороны в сторону?
Стоп. А какой был вопрос?
— Уже ухожу, — я поднимаюсь на ноги, продолжая держаться за перила.
Сейчас, кажется, только они и способны удержать меня в вертикальном положении.
— Если что, Нина в тренировочном зале.
— Ладно.
Делаю первый шаг. Второй. Ступеньки почти кончились.
Осталась последняя…
— Слав?
Оборачиваюсь через плечо. Бен стоит на верхней ступеньке, скрестив руки на груди.
— У нас же всё в порядке? — спрашивает.
— Как обычно, — я жму плечами.
Даже не надеюсь, что Бен примет мои слова за чистую монету. Сейчас я сама скорее поверила бы говорящей дверной ручке, чем себе.
— Тогда я захвачу парочку книг и составлю тебе компанию. У меня появилась одна идея, — Бен кивает в сторону комнаты Алексея. — Подождёшь?
— Конечно.
Получив утвердительный ответ, Бен дёргается в сторону, но замирает на полпути с поднятой для шага ногой.
— И полотенце, — говорит, не смотря на меня. — А то под тобой уже целая лужа.
Опускаю глаза вниз. Парой ступенек выше, где я сидела, виднеется слабый влажный след. С волос продолжает капать вода, но она тут же впитывается в ткань платья.
Бен попросту задирается; значит, у нас действительно всё в порядке.
Ведь так?
Вплоть до самого тренировочного зала чувствую на себе косые взгляды, которые раз за разом Бен бросает в мою сторону, думая, что остаётся незамеченным. Похоже, вопросы одолевают его голову, только вот он едва ли в состоянии выбрать один самый важный, ответ на который для него желаннее всего.
А может, он просто видит, что я сейчас не в состоянии ответить?