Тем более что это для читателей был роман, а для всех, кто его населял, а теперь, выходит, даже и для нее самой – настоящая жизнь.
И, о чудо! – средний Карамазов, с точно такой же легкостью, как прилюдно опустился на колени в трактире, снова присел на стул.
Продолжая при этом сжимать, с каждым мгновением все сильнее и сильнее, руку Нины.
– Так что вы хотите мне поведать, Нина Петровна? – поинтересовался Иван. – То, что дадите соблаговоление стать моей супругой?
Человек он был неплохой, вероятно даже, весьма хороший, к тому же с внешностью романтического героя, столь симпатичной впечатлительным барышням, однако Ивану требовалась помощь.
Помощь, которую ему в этом месте и в эту эпоху оказать никто не мог. А что, если, когда она найдет дверь и наконец выберется отсюда, она просто возьмет его с собой и поведет на консультацию к хорошему психиатру со знаниями и медикаментозными возможностями XXI века?
И вдруг Нина поняла, что отнюдь не стремится снова попасть в настоящее. Потому что удивительным образом ее настоящим был теперь этот Скотопригоньевск из «Братьев Карамазовых», порожденный фантазией столь не любимого ею Достоевского.
Однако Ивану требовалась помощь не когда-либо в будущем, не исключено, весьма отдаленном (а что, если она вообще никогда не найдет дверь или та функционировала только в одном направлении – в роман, но не из романа?), а прямо сейчас.
А прямо сейчас помочь она ему никак не могла. Не давать же, в самом деле, согласие на брак со средним Карамазовым, чтобы успокоить его.
А почему бы, собственно, и нет?
– Иван Федорович, – повторила она в который раз, понимая, что требуется, сменив тему, успокоить разошедшегося молодого человека, – мне надо сказать вам что-то крайне важное. Не спрашивайте, каким образом, но мне стало известно, что вашему батюшке, Федору Павловичу, грозит большая опасность. Его скоро должны убить!
Она выпалила это, рассчитывая, что сейчас же раздастся гром и разверзнется потолок, и в нее попадет молния, пущенная гневом Верховного Создателя за вмешательство в ход романа.
А Верховным Создателем был Федор Михайлович Достоевский, скончавшийся вообще-то в феврале 1881 года. Но на момент написания «Братьев Карамазовых» он был, естественно, жив. Но кто сказал, что она находится в романе на момент его написания – у романа, вернее, у реальности Скотопригоньевска была своя временная шкала.
И никакого господина Достоевского здесь не ведали, а только госпожу Достоевскую: ее саму.
Втайне Нина надеялась, что разверзнется не потолок, из которого ударит посланная в него писательским гневом литературная молния, а в углу, да хоть в полу, возникнет искомая темно-синяя деревянная дверь с ручкой в виде разинутой пасти льва.
Потому как, сообщая Ивану Карамазову о предстоящем убийстве его отца, не исключено, им же самим и совершенном, она нарушила все мыслимые и немыслимые законы жанра.
И вдруг подумала о том, что сама же на экзамене отстаивала точку зрения, что одного монолитного жанра не существует. Значит, выходит, своим вторжением она ничего не нарушила?
Однако весть о скором драматическом событии произвела на Ивана Федоровича совсем не то воздействие, на которое она надеялась.
Пожав острыми плечами, молодой человек весьма равнодушно произнес:
– Ну, туда ему и дорога. Мой отец – препоганенький человечишка. Такой, как он, не заслуживает дальше жить. Мне об этом черт говорит…
Ужас, да и только: в воспаленной фантазии Ивана Карамазова уже появились мысли об отцеубийстве!
– Как вы можете! – произнесла возмущенная речами Ивана Нина, выдернув у него из рук свою ладонь. – Он же ваш отец!
– Уж лучше бы он и не был, Нина Петровна. Помимо этого, он и Мите отец, и Алеше. И, меня это вовсе не удивит, еще куче местных жителей. Например, как судачат, нашему лакею Смердякову. Думаете, батюшка не в курсе сего факта? Конечно, в курсе, но ему доставляет небывалое удовольствие держать в качестве лакея собственного бастарда от местной полоумной нищенки Лизаветы Смердящей, которую обрюхатил, соблазнив, как соблазнил за декады своей плотской вакханалии наверняка и многих других девиц и дам. И не говорите мне, Нина Петровна, что смерть такого человека не пойдет человечеству на пользу!
«Тварь ли я дрожащая или право имею…» И пусть из другого романа Достоевского, но мысли примерно те же самые.