Эстер в ответ усмехнулась:
- Слухи - есть слухи. Грязь и не более.
- Ну Вы же не сможете опровергнуть факт того, что они родственники. Где-где, а в Ариэйтесе всё те же дикие порядки!
- Не мне ворошить их связи, не мне лезть в их семейное древо.
- Бедняжка! Он выкрал её из отчего дома, когда ей было четырнадцать. Боже! - Линда вновь вздохнула.
- Ты так рассуждаешь, будто чувства были не взаимны. - процедила северянка, всем своим видом демонстрируя усталость и безразличие.
- И всё же, знаете, - звучало мечтательно и восхищенно, - как бы ни было на самом деле, каким ужасным человеком господин Алроуз ни был бы... - Дыхание на секунду сорвалось. - Мне приходилось пару раз видеть его на публике. И знаете... Это было нечто воистину волшебное!
- Неужели?! - Эстер саркастически улыбнулась.
- Его черты, его движения, его взгляд - чаруют! Мне никогда не приходилось видеть лиц столь таинственных и отчужденных, при этом совершенно нескованных. Даймонд Алроуз - сама уверенность. Его выдержка, его осанка и походка, его голос - всё исполнено мужественностью. Он родовит (пусть и бастард). И это чувствуется.
- Что ж, - Эстер проследовала к двери размеренным шагом, - единственная истина, которую могу я подтвердить - он скверен. И не более того.
________________
Больше всего на свете Франческа не любила то, когда кто-либо не считался с ней, недооценивал её или во всем ставил ниже других. В пансионе такое происходило частенько, в кругу семьи - постоянно, а при Даймонде чувство вольности и самодостаточности будто воскресло. Но лишь при одном условии, блюсти которое на словах куда легче, чем на деле.
В течение двух лет совместной жизни он до боли кропотливо, по кирпичику возводил вокруг себя нерушимую стену, переступи которую или пожалуйся на словах - вмиг окажешься в немилости. Стены росли и росли, в один миг материализовались. Кабинет для Даймонда стал нерушимой крепостью, а дверь его - точкой во всяких спорах. Но то не тяготило Франческу. Она жила и дышала редкими часами, когда Алроуз был в духе и здравии, не давился собственным ядом и не травил всех кругом; когда приливы его ярости и ненависти убывали, уступая место опустошённости и безразличию; когда его несносная натура находила выход, ненадолго затихая.
... О! Те часы были прелестью!..
К Даймонду тянулось всё и вся, не жалея ободранных пальцев и зря потраченных сил; сам же он потерял интерес к жизни, ожидая когда же она повернётся к нему тылом, жаждая погрязнуть в пустоте и забытье. Он мыслил о смерти, но лишь на словах. В реальности запутался в собственных желаниях настолько, что мало различал реальность и порождения разума. Наверное, именно поэтому он ценил Франческу. Ценил за здравый рассудок и рассудительность, первым серьёзно и без иронии отнёсся к её размышлениям. Посвятил в работу, позволил себе положиться на кого-то, кроме себя самого.
... И зря. Франческа бездумно воспользовалась его доверием...
Они вместе жгли черновики его стихов, пили вино долгими вечерами, рассуждали о вере и политике, за глаза судили людей и их привычки. Тонкая дымка похмелья тушила всякое напряжение и осторожность; не от вина, а от любви она застилала мир вокруг. Да, Даймонд любил. По-своему, возможно не слишком красиво, порой чрезмерно жадно и навязчиво, но любил. А Франческа? Она принимала это как должное и пользовалась его беспомощностью.
Жестоко? Аморально? Цинично? - Вероятно.
Правда, она до последнего была уверена, что в момент подобных решений её истинное естество отделялось от тела, оставляя своего жалкого и мстительного двойника, - Франциска. То было странно осознавать; тяжело чувствовать себя нечто большим, чем беспомощной девушкой, брошенной на растерзание матушки-судьбы. Больно было ощущать, как смешивались истины, образовывая неясное месиво поступков и взглядов.
"Боль - есть высшее чувство достатка" - насмерть заученная фраза вмиг переменила некогда ясный смысл. Не своя боль. Чужая. И научись Франческа ценить её, питаться ею, мнимое счастье появилось бы и наяву. А пока... Пока оправдание самой себя, попытки скрыть раздробленность некогда цельного движения Отчаянных, сокрытие следов и истин. Но Даймонд слишком слеп и глух, слишком оторван от реальности, чтобы заметить трещину в некогда налаженной системе, понять, что его главенство стало нарицательным. Отнюдь не фактическим.
Да, более всего на свете Франческа не любила, когда её недооценивали, но... тогда, взятая под стражу и доставленная в лазумийскую часть столицы, она с готовностью натянула овечью шкуру, лишь бы вновь стать частью безликого стада. Вновь слабая, вновь в тени Даймонда, вновь жалкая. Но кто бы сумел разглядеть в перепуганной фаворитке безжалостного руководителя захватчиков Тэлума?! Того, во чьё имя погребены были десятки воспитанниц Элозианы и сотни неповинных жителей?! - Никто, так ведь?!