... Впервые её речи не вызывали чувств. Впервые не находили отклика. И то было до странности оскорбительным...
- Вы умны, но совершенно... бездумны, - заключил он, кажется, с неожиданностью для самого себя. - Мне странно даже слышать от Вас такое.
- Вам думается, Вы знаете меня?! Что ж... Весьма-весьма самонадеянно.
- Вас не столь сложно считать. Другое дело, что Вы до последнего останетесь мне чуждой и неясной. Но что поделать?! Наше общество таково, что представители разных слоев столь отличны, словно курцхаар и болонка.
Франческа коротко усмехнулась.
- И кто же я по-Вашему? Болонка? Раздражаю Вас своим извечным тявканьем.
- Лучше Вы скажите мне, возможно ли быть первым охотником, но мнить себя загнанной в угол жертвой?
- К чему эта глупость?! Нет, разумеется!
- И всё же Вы умудряетесь быть таковой...
- М? - Франческа дрогнула, смиряя чувство тревоги. - Пустые домыслы! Вы глубоко ошибаетесь!
Она плавно двинулась вдоль стен храма, оглядываясь вокруг с наигранным интересом, застопорилась у выхода.
- И это всё? - деловито скрестила руки на груди, всё ещё с недовольством озираясь. - Роскошь, да и только. Это и есть связующее меж человеком и небесами?! Золото, серебро и мраморные плиты - это и есть ваша святыня?! Мне думалось, в основе вашей веры лежит нечто большее, нежели материальные ценности. Вы всё превозносите душу и её вечность, а сами столь плотно привязали себя к материи, что исчезни это всё, - она резко взбросила руки, - исчезните и вы... Хм... Что же получается?! Правы те, кто говорят, что за верой должно стоять нечто большее, чем духовность и возвышенность! Правы те, кто считает, что вера должна сражать наповал. Пусть даже и витает она в воздухе. Правы те... Кто напропалую, без зазрения совести унижает и гнобит нас, забывая о гуманности и справедливости. Ведь наша вера... Она... Пустая. Без роскоши и прикрас. Так ведь?! - Франческа с минуту молча взирала на него, а потом громко расхохоталась. И смех этот, жуткий и глубокий, ничуть не соответствовал её ангельскому облику.
- Я не осмелюсь отвечать пред Вами за всех и вся, навлекая на себя ещё большую Вашу ярость. - Даниэль с готовностью шагнул ей навстречу. - Но и не отметить Вашу неправоту было бы глупо. Ни те же ли храмы возводите вы во имя своих богов?! Ни то же ли золото сыплете к их ногам?!
- Наши святыни и части вашей не стоят...
- Неужто, мы богатствами меряемся?! - брови его изогнулись, так что лоб исказили глубокие морщины, омрачившие светлое молодое лицо. - Мы чтим Всевышнего и то, что видите Вы лишь малая доля, жалкая кроха нашей любви и преклонения пред ним. Единственно, что мы - смертные - способны даровать ему.
- Богам ни к чему ваши жалкие подачки!
- А жизни невинных?! Они. К чему?!
- Да! - Воскликнула она. - Это и есть - истинная ценность!
- Тогда, скажите мне, - его лицо ожесточилось, - сколько ещё ни в чём неповинных младенцев вы готовы вознесли к алтарю, чтобы ваши боги насытились?! Сколько ещё лет вы готовы взывать к небесам, ожидая, что кто-то откликнется на ваши мольбы?! Сколько?! И главное, - в глазах прежняя опустошённость, - чем я заслужил Вашу злобу и ненависть? Такую, что Вы готовы впиться мне в глотку, будто я, а никто другой, породил эти мучения.
Франческа сжала руки в кулаки, готовясь выпалить очередную колкую фразу, но на ум ничего не шло. А потому, развернувшись спиной к собеседнику, она недовольно процедила:
- Не хочу задерживаться здесь ни на минуту более!
- Я спрашиваю Вас не об этом...
- Я. Хочу. Уйти.
- А у меня имеется хоть и жалкое, но самолюбие. А у Вас... У Вас должно иметься хотя бы малейшее воспитание.
- Быть может, я неясно выражаюсь?! - Франческа прожгла его ледяным взглядом.
Даниэль же замер, словно накрытый волной внезапной мысли.
- Впрочем, - протянул он с долей неохоты, - я могу понять Вас. Это, знаете, своего рода - долг профессии. Понимать, принимать, но осуждать. Я ведь та самая единственная ступень, отделяющая Вас от свободы, но перешагнуть её Вы не в силах. Вы и ещё десяток предшествующих Вам. Вы и ещё сотни последующих. Каждый зол, обессилен и не способен доказать собственную правоту, ведь виновен. Виновен в действительности. И вся эта немощь, вся эта злоба ищет выхода и, надо отметить, находит, причём весьма очевидный и заслуженный. И мне, честно признаться, опостылело выслушивать весь этот ропот, вой и гнев. Мне даже начинает казаться, что я постепенно теряю человечность вместе с тем, как нарастает моё безразличие и холод. Но оно и верно. Мне ни к чему жалеть Вас, внимать Вам, боготворить Вас. Ведь в Ваших словах и капли правоты не отыскать. Вы, быть может, потеряли всякие границы жизни действительной и правдивой. За праздностью их не отыскать. Не различить. Вас обвиняют - Вы смеётесь, к Вам взывают - Вы смеётесь, Вас обличают... Вы смеётесь. Шутки. - Медленно покачал головой, на секунду потупил взгляд. - Шутки. Наши... Наши убогие жизни для Вас смех, наши страдания и смерти - повод Ваших глупых радостей. Вы судите о политике и вере, осуждаете всё и всякого, но сами... Что сделали Вы, чтобы застыть в этом вечном полёте?! Смеялись?! Так скажите, смешно ли... падать?!