Франческа встряхнула головой, позволяя золотым прядям рассыпаться по плечам.
- Ничуть.
... Ей-Богу! Франческа не хотела доставлять Даймонду проблем, но сгребла их столько, что расплачиваться пришлось бы обоим. Впрочем, так было всегда...
В тот момент, когда она выскользнула наружу, слыша позади себя шаги Даниэля, на душе теплилось лишь единственное желание - вернутся домой. Нет, то не родовое гнездо Алроузов. Отнюдь. И не то место, где её любили и ждали. Собственное поместье, что мыслилось убежищем на дальнем краю земли, впервые за долгие месяцы виделось единственным спасением. Там ждали её лишь осуждение и отрешенность, но... Внезапно родилось новое убеждение: лечит не время и не люди, а холодные, будто погруженные в вечный траур стены. Их тяга таила в себе куда больше тепла, чем материнское сердце, навечно отринувшее всякую любовь к дочери. Их объятья несли в себе куда больше силы и спасения, чем отцовские плечи.
Мысль о побеге родилась внезапно. В тот самый момент, когда Франческа, подобрав полы алого платья, летела вниз по ступеням храма. В тот самый момент, когда глаза застилал сумрак тяжких дум, пред ней возник чей-то силуэт.
Франческа споткнулась от неожиданности и чуть ли не сбила с ног девушку, шедшую ей навстречу. Незнакомка, пусть и была весьма хрупкой, с лёгкостью подхватила её, не давая упасть, потому первое, что бросилось в глаза, её руки. Тонкие и светлые, говорящие о достатке, вместе с тем, покрытые множеством мозолей и свежих царапин.
... Жуть...
- П-простите, - обыденно процедила, поспешно отстраняясь.
Незнакомка же уставилась на Франческу с долей удивления, опешила. Чёрные пряди её скрывали добрую половину лица; усталые большие глаза, изгрызенные до крови губы и еле заметный рубец на виске - то была лишь тень её черт. До невероятности знакомых.
Даниэль возник за спиной, резко дёрнул за плечо, указывая на необходимость следовать за собой. Но Франческа застыла, путаясь в отголосках воспоминаний.
- Я... Кажется, знаю Вас... - Слова сами собой сорвались с губ. - Эстер, я не ошибаюсь?
Та судорожно закивала.
Гвардейцы, дежурившие у входа в храм, переглянулись, с напряжением уставились на заключенную. Даниэль жестами разъяснил, что всё в порядке, сам же вновь поторопил девушку.
- Ещё секунду! - она отстранилась от него, скрупулёзно собираясь с мыслями.
... Живая, пусть и не невредимая. Эстер стояла перед ней, с холодом и усталостью взирала на возлюбленную Витнея, будто картина эта пресытилась ей...
- Глазам не верю... - Франческа никак не находила в себе сил.
... Как ей удалось сбежать?! Как повезло остаться в живых?!.
- Кажись, - повела плечами, сбрасывая руку Даниэля, - Святой Франций писал о свободе: «Лети! Лети, моя милая! Ждать тебя буду, хоть вечность. Кару свою желать я не стану. Ждать тебя здесь навечно останусь...»... Занимательная проза. Более чем...
Глава двадцать шестая. Предчувствие
В жизни Равена имелось одно нарочитое противоречие.
... То самое, что заставляло его каждый раз невольно с нервозностью ухмыляться, стиснув челюсти, держать лицо...
То были голоса, что изо дня в день звучали из-за спины:
"Отчаянный! Ты только посмотри! - резало слух. - Да-да! Отчаянный. Я не могу ошибаться! Тот самый... Такого сложно упустить из памяти".
Отчаянные. Столь очевидное по своему смыслу название ничуть не характеризовало Равена. Даже в малой своей доле. Если подумать, ему толком и не приходилось испытывать отчаяния, пусть это даже и была мимолетная слабость. Нечто внутри отказывалось принимать и накапливать те остатки тревоги и "самопожирания", что сквозили изо всех щелей. И порой Равену начинало казаться, должно быть, он и вовсе утратил всякую ценность жизни, раз более не волнуют его разум ни беды, ни горести, ни близость к некогда далекой смерти.
В крыльях видели свободу духа и тела, отождествляли с лёгкостью и грезами. Для Равена же они стали извечными цепями, сковавшими его человеческое существо, не давали вырваться из осточертевшей птичьей плоти. Но то ничуть не пугало его. Он запамятовал страх и его склизкие щупальца, потерял счёт времени за бескрайней небесной тягой. Летел вперёд. Куда именно? - Обрывки красных лент, сливающиеся в единую материю, указывали путь; сам же Равен, гонимый закатным солнцем, тянулся к неведомой цели всеми силами сгнивающей души. Тянулся, будто там за горизонтом, за пустыней бескрайних лесов пролегал единственный оазис; то самое спасение, что манящим глотком чистой воды застыло недосягаемо близко, обжигало изнеможённое тело.