Больше половины москвичей прочно осело за городом в дачной зоне, а из них больше половины считают самым достойным пастырем и защитником веры именно Арсения, не вдаваясь в подробности вероучения и обряда.
Понятно, что в Чистом переулке это вызывает законное раздражение. Там готовят собор для избрания своего патриарха и уже близки к тому, чтобы объявить староверие ересью и заново провозгласить анафему раскольникам, как это уже было в 17-м веке.
Анафему эту отменили архиереи-обновленцы после Октябрьской революции, и в 70-е годы кавалер ордена Трудового Красного Знамени патриарх Московский и Всея Руси Пимен подтвердил, что старые обряды столь же православны и спасительны, как и новые, никонианские.
Но теперь дело другое. Видя, какую власть взял себе епископ Арсений в Белом Таборе, никониане тоже хотят воспользоваться смутой. Так что если религиозная война действительно разразится, то это будет война за власть.
В конечном счете все войны происходят либо из-за власти, либо из-за денег. А чаще – из-за того и другого сразу.
Но в поместье Александра Сергеевича Стихотворца ничто не напоминало о войне, о вражде, о крови и о смуте. Здесь чинно, мирно и благолепно освящали построенную в удивительно короткий срок церковь святого Сергия Радонежского.
Народу собралось много. К удивлению Стихотворца, в его поместье каждый день приходили какие-то люди, испрашивающие разрешения осесть на его земле. Хотели они, правда, быть не крепостными, а вольными хлебопашцами, но Стихотворцу и это было в радость – ведь все они готовы были платить оброк, умножая богатство помещика.
А с крепостными была беда – особенно с девками, которые по примеру Жанны Девственницы одна за другой принимали постриг в скиту.
Когда отец Серафим постригал в монахини саму Жанну, он сказал ей:
– Отдаешь душу свою Богу и обратно ее не выкупишь. А задумаешь изменить обету – не избежать тебе геенны огненной.
Но в постриге не отказал, ибо был не лишен тщеславия и мог теперь добавить к своей миссионерской славе еще один подвиг. Обращение закоренелой безбожницы в истинную веру и не просто так, а с последующим уходом ее в монастырь – это дело великое и перед Богом, и перед церковью. Если же монахиня впоследствии изменит обету, то на священнике совершавшем пострижение, вины в том нет.
Однако отец Серафим надеялся, что этого не случится. Монашеские бдения, посты, молитвы, вся атмосфера могут так повлиять на человека, что он, приняв постриг из каких-то конъюнктурных соображений, может со временем превратиться в истово верующего.
И мудрый человек Востоков говорил Жанне примерно то же самое, только в другой тональности:
– Монастырь подобен секте. Знаешь, как это бывает. Приходит в секту нормальный человек, просто из любопытства. Глядишь – а через некоторое время у него уже оловянные глаза с нездешним сиянием, и за свою веру он любого готов разорвать на куски.
Между тем уход в монахини рабынь, купленных за деньги или выигранных в карты – а Стихотворец оказался очень удачливым картежником – стал сильно беспокоить помещика. Ему и ссориться с иеромонахом не хотелось, и добычи было жалко.
Положение спасли девушки из числа вольных хлебопашцев. Они согласились приравнять себя к крепостным и оказывать помещику соответствующие услуги, не имеющие отношения к хлебопашеству – лишь бы он не чинил препятствий Божьим людям.
Более разумный человек наверняка бы задумался и заподозрил, что тут где-то что-то не так. Но Стихотворец принял все за чистую монету.
И некому было подсказать ему, что на его земле под видом вольных хлебопашцев, монахов, строителей-шабашников и девушек легкого поведения беспрепятственно концентрируются валькирии, элитные бойцы генерала Шорохова и просто добровольцы-табориты, затеявшие теперь уже не только освобождение пленных амазонок, но и спасение похищенного президента Экумены, а заодно – если получится – и освобождение Шамбалы от власти бандитов и работорговцев.
Тем, кто мог бы заметить все странности и неувязки, было в эти дни не до Александра Сергеевича и его поместья. Среди бандитов и работорговцев назревала новая свара. Балуев, который отдал слишком много золота в обмен на удовольствие заполучить в свои руки Тимура Гарина, теперь не смог расплатиться с собственными стражниками и надсмотрщиками, а также с кредиторами из стана Клыка. В результате его наемники объединились с людьми Клыка, а Балуева поддержал Шаман. Похоже было, что скоро Клык и Шаман передерутся, и бойня будет чудовищной.
Шаман спешно договаривался с пантеровцами и их командиром Гюрзой о совместных действиях, но Гюрза уже втайне решил пойти по третьей дороге. Банка с пауками, в которую окончательно превратилась Шамбала, стала надоедать бывшему спецназовцу.
И тайные переговоры с Караванщиком, его другом Востоковым, отцом Серафимом и инокиней Анной – в миру Жанной Аржановой – не прошли даром.
Гюрза, разумеется, прекрасно знал, что за вольные хлебопашцы собрались в поместье Стихотворца. Но он никому об этом не говорил.
75
После долгого и трудного путешествия в связанном виде с заклеенным ртом и без еды президент Экумены Тимур Гарин выглядел так, словно того и гляди помрет, и в душе рабовладельца Балуева при взгляде на него боролись два противоречивых желания.
Первое требовало учинить давно запланированную экзекуцию немедленно и оттянуться во весь рост. И если Гарин при этом действительно помрет, так ему и надо, никто плакать не будет. Слишком много боли он причинил господину Балуеву, сначала угробив на корню аграрное предприятие № 13, потом ликвидировав рабовладельческую ферму к западу от Белого Табора и в конце концов отправив самого Балуева в Лефортово, где его на протяжении многих недель подвергали всяческим унижениям.
Так пусть же эти унижения теперь отольются Гарину вдесятеро или даже стократно.
Но с другой стороны, Балуев отдал слишком много золота в обмен на удовольствие лицезреть Гарина в своей власти. И если Тимур, паче чаяния, помрет во время экзекуции от голода и боли, то получится, что эти громадные деньги пропали зря.
К тому же Шаман и его старший товарищ Варяг никогда не простят Балуеву такого исхода. Ведь Гарин отдан рабовладельцу на сохранение, а вовсе не в качестве мальчика для битья.
Нет, так дело не пойдет. Настоящая месть должна быть долгой. Мучения и унижения не должны прекращаться ни на секунду, но при этом объект мести должен просто оставаться живым и относительно здоровым, но еще и сохранять здравый рассудок.
Иначе он не будет понимать существа мести и ощущать раскаяния – а в таком случае это уже не месть.
Сам Балуев, конечно, был безумен, но при этом оставался здравомыслящим человеком.
Поэтому он приказал только посадить голого президента Экумены на цепь около собачьей будки и накормить его собачьей едой. А сам отправился по другим делам – принимать новое пополнение рабынь.
Рабынь доставили с окраин дачной зоны. Команда киднепперов напала на фермерский поселок и без труда подавила сопротивление хозяев. Правда, всех взрослых мужчин пришлось убить – но женщины и дети достались бандитам.
Распаленные боем киднепперы хотели первым делом использовать свое право воинов-победителей и побаловаться с девчонками, которые были в поселке как на подбор красавицы и девственницы. Несколько семей доброго нрава ушли подальше в леса от соблазнов города и таборитской вольницы, да вот направление выбрали неправильное – и обосновались у самой границы бандитской земли. И теперь пожинали плоды, оказавшись с бандитами один на один.
Однако банда, которая разгромила их поселок, не относилась к числу вольных охотников. Она поставляла рабов не на рынок невольников в городе Ксанаду, а непосредственно на фазенду Балуева. Балуев же любил, чтобы новоиспеченных невольниц ему поставляли неизнасилованными и неизбитыми, в одежде и с остатками былой строптивости. Он предпочитал сам заниматься воспитанием рабынь.