Бригада Сокольницкого состояла из трех полков: двенадцатого, восьмого и шестого. Генерал Каменецкий,[561] в распоряжении которого были первый, второй и третий полки, находился в арьергарде. Артиллерия, приданная батальонам, двигалась в боевом порядке, каждое орудие со своим батальоном. Авангард и арьергард шли всего лишь в пятистах шагах от колонны. Через каждые четверть часа войскам давался короткий отдых, после которого они форсированным маршем уходили все дальше и дальше. Обозы получили приказ не заходить в укрепления Модлина, а выйти за линию его со стороны Плоцка и там развернуться и задержаться. Повозка, в которой ехал князь Гинтулт, попала к маркитантам, из которых каждый имел номер, дававший ему право на две подводы. Вскоре пешие и ехавшие на подводах маркитанты и маркитантки стали выражать недовольство и жаловаться дивизионному начальнику обоза, требуя, чтобы он удалил из колонны новую подводу. Однако, когда Рафал и князь назвались, им удалось остаться в колонне и завязать разговор с офицерами. Никто из офицеров не знал цели этого похода. Они только предполагали, что придется запереться в крепости. Все были недовольны. После полудня голова колонны подошла уже к Модлину, но повозке князя еще долго пришлось стоять на месте.
Бригадный генерал Беганский выводил из своей колонны один батальон для охраны моста из варшавских понтонов, который как раз укрепляли на якорях и застилали помостом. Рафал узнал, что генерал Сокольницкий размещает бригады лагерем, так как вся пехота получила приказ расположиться лагерем с соблюдением всех предосторожностей, связанных с военным временем. После долгого перерыва дорога, наконец, открылась, и князь Гинтулт узнал, где находится штаб. Туда он и велел ехать.
Подъезжая по тракту к Старому Модлину, путники встретили генерала Немоевского, который ехал в сопровождении нескольких офицеров разного ранга. Старый легионер всмотрелся в лицо князя и спросил его с коня:
– Как вы к нам попали, князь?
– Да ведь вы тут стали стеной! До самого Модлина?
– Да! Приходится вам из ваших Галиции ходить к нам, в Великую Польшу, на передышку. К кому это вы, князь?
– Мне нужно к кому-нибудь из начальства.
– Может, к самому главнокомандующему?
– Да, вероятно, и до него придется добраться.
– Не знаю, удастся ли это вам, потому что я еду как раз на военный совет.
– Ах, так мне, значит, нечего торопиться…
– Особенно, если дело частного характера.
– Частного не частного, но во всяком случае личного. Я хочу дать все, что имею при себе, на военные госпитали, которые были бы лучше устроены, чем те, которые я видел в Варшаве после рашинского дела. Кроме того…
– Если я смогу помочь вам…
Генерал подъехал поближе к бричке. Рафал сошел с нее и зашагал по тропинке вдоль рва. Князь с генералом вели разговор вполголоса.
– У меня здесь, за Свидером, в Галиции, – говорил князь, – две-три деревушки. Там легко было бы сформировать батальон, а, пожалуй, и неплохой полк, если бы только какой-нибудь отряд пробрался через границу и кликнул клич среди молодежи. Я вот и хотел посоветоваться…
– Браво, князь! Хо-хо… Пойдемте с этим к главнокомандующему. Так нам и заявите, галичанин!
– Хорошо вам шутить над нашей галицийской бедой, когда у вас дом и деревня под боком…
Проехав по узкой деревенской улице, они вскоре остановились перед каменной корчмой. Не успел Немоевский отворить дверь, как в соседней комнате послышались оживленные голоса. Князь хотел остаться в первой комнате, но Немоевский потащил его с собой и представил собравшимся. Мало кто обратил на Гинтулта внимание. Сразу было видно, что на этом совете должно было быть принято особо важное решение. Лица у всех были неспокойные, сосредоточенные, напряженные, почти тревожные. Князь Понятовский, сидя на маленьком диванчике за круглым столом, крутил в руках лист бумаги. У кровати с пышной постелью стоял Зайончек, с преувеличенной, нарочито подчеркнутой субординацией не занимая места, не осмеливаясь сесть. В углу комнаты расхаживал великан Домбровский.
Его крупное лицо, длинный, мясистый, прямой нос, бритые толстые губы, каждый мускул дрожали и дергались от волнения. Большой рукой он нетерпеливо ерошил и без того растрепанные волосы. Он отдувался, останавливался, окидывал взглядом присутствующих и снова начинал ходить в своем углу. У стены, скрестив на груди руки, стоял Сокольницкий, рядом с ним – Беганский, затем Каминский, Каменецкий, Фишер, Пиотровский, Хебдовский, Грабовский, Войчинский, Изидор Красинский, Рожнецкий, Гауке.
561