Сейчас бандиты налетели на храм Архангела Михаила, украли все, что можно было украсть, разбили иконостас, испражнились на иконы, а потом подожгли храм. Их примерно так всегда и находили — они все время что-то жгли. То специально, то в алкогольном или наркотическом дурмане.
После налета на храм они двинулись в Тропаревский парк, где остановились табором, чтобы набить животы, посовокупляться и, возможно, кого-нибудь замучить.
Максим лежа наблюдал в ночной бинокль за тем, как они разбивали лагерь — ставили палатки, разжигали костры. Банда была крупная, хорошо прибарахлившаяся на брошенных подмосковных частях и столичных оружейных магазинах. Максим насчитал четыре пулемета, два гранатомета, не менее двадцати РПГ, восемь снайперских карабинов и без счета армейских Никоновых. Ехать в такую компанию на БТРах — верная смерть. Пожгут из РПГшек и все.
Капитан Севастьянов — «Сева», бывший до войны ментом и работавший по Москве с самого начала, решил подождать пока банда, как обычно, не перепьется и не переколется, убрать дозорных, а потом уже уничтожить бандитов застав их врасплох. Максим у капитана пользовался уважением, потому как до Московского округа служил, пусть и недолго, в Камчатском, а там, по выражению Севы «служили реальные крутые пацаны, которые воевали с террорюгами, а не с обдолбанными постами». Бандитов иногда называли «постами» из-за того, что те называли себя постчеловечеством. Москвичи — народ образованный. Ни словечка в простоте. Нет бы просто людей жрать и называть себя людоедами? Ан, нет — постчеловечество. Этой группой командовали двое: здоровяк с татуировками на руках, явно военный лидер — молчаливый, сильный, жестокий, а второй — толстый, старик с выпученными глазами. Старик был пьян и вонюч даже на вид. Судя по всему он был чем-то вроде жреца. Он залезал на поваленные деревья, пни, топтал чужие пожитки и все время читал какие-то стихи, произносил речи. Иногда выступление он заканчивал более или менее необычно:
— Ебаться надо! Надо в жопу! — ревел он и прыгал с возвышения на публику, надеясь поймать хоть кого-нибудь. Иногда это удавалось, иногда нет. Поймав кого-нибудь, все равно мальчишку или девчонку, он пытался отволочь жертву в свою палатку, но у него это плохо получалось в силу опьянения и неуклюжести. Впрочем, недостатком физической силы он не страдал — последнего кандидата (или кандидатку? — там по одежде было не разобрать) он просто оглушил могучим ударом кулака и довершил, наконец, путь до палатки. Через некоторое время палатка начала раскачиваться и рычать.
— Нравы на уровне простейших млекопитающих.
Сева, тоже смотревший в бинокль всю сцену с самого начала, мрачно спросил:
— А тебе не кажется, что тут что-то не так?
— Мягко говоря, тут все не так. Вообще — все.
— Нет, я не это имею в виду. Ты заметил, что большая часть банды — процентов семьдесят — несовершеннолетние?
— Да, ну?
— Точно.
Максим снова взялся за бинокль и через некоторое время был вынужден признать правоту Севы.
— Что делать?
Сева пожал плечами.
— Как обычно.
— Это ж дети!
— Эти дети по дороге сюда зацепили Крёкшино. Денек поразвлеклись. Выжило двое. Всех остальных — баб, детей, мужиков — всех убили. Кое-кого сожрали. Трупы обезглавили и уволокли головы с собой.
— А ты откуда про Крекшино знаешь?
— Вчера сводка была.
— А мне ничего не сказал?
— А смысл? А ты, правда, до войны секретарем был?
— А кто проболтался?
— Ребята из центрального аппарата.
— Ну, был. До войны я, вообще, много кем был. У меня даже свой БМВ был. Ржавеет где-нибудь неподалеку. Я ж тут рядом совсем жил. На Севастопольском.
— Скучаешь?
— Нет.
Дозорный, если это был дозорный, а не просто какой-то парень решил ради разнообразия отойти поссать подальше, появился неожиданно. Его фигура появилась на пригорке всего в нескольких шагах от Максима и Севы. Он быстрым шагом направлялся прямо на засаду.