Слава Полищук
ПЕПЕЛЬНЫЕ ВОЛОСЫ ТВОИ, СУЛАМИФЬ
А. Д.
…дай мне сказать за них,
ничего не забыв…
Я боялся этой поездки. Ася говорила: «Только не кричи на каждом углу о бабушкиной погибшей семье». Соглашаясь, я кивал головой.
Трудно забыть годы, проведенные у телевизора.
Веселые и отважные польские солдаты с овчаркой Шариком, Три танкиста и собака, останавливали всякую жизнедеятельность в нашем дворе. Каждый день летом, в три часа, нехитрая мелодия, которой начинался фильм, была слышна из каждого окна. В городском кинотеатре «Октябрь», бывшем здании синагоги, крутили Девочка ищет отца. Первый сеанс в девять утра. Вскочив с постели и зажав десять копеек в кулаке, я бежал в кассу. Кинотеатр находился рядом, в конце квартала. Сколько раз смотрел этот фильм — не помню. Ну и, конечно, мое становление завершили Семнадцать мгновений весны, растянувшиеся на годы. Все было прекрасно в этой картине: и музыка, и благородное лицо главного разведчика, и его тоска по родине в промежутках между поединками с коварным и хитрым врагом.
Но я готов был все забыть.
Шесть часов стюардессы Голландских Королевских авиалиний разносили китайское пиво. Еще час над прямоугольными полями тюльпанов и — Германия.
Ремаген. Остатки монастыря на высоком берегу, маленькая площадь возле ратуши, узкие улочки, сбегающие к реке. Первые два дня оформляли и вешали работы. Потом день открытия нашей выставки. Газеты, журналы, рестораны. Потом мы ездили между Кёльном и Бонном, пили вино, ели сосиски и восхищались. В больших городах мало что осталось — несколько соборов да островки средневековых домов. Все остальное разбомбили. Что-то повторили, но в основном — бетонные коробки. Маленькие городки вдоль Рейна сохранились нетронутыми. Городские стены, точно вчера раскрашенные домики, кондитерские.
Долина, зажатая между горами. По склонам — виноградники. На каждом выступе тонкие прутья лозы и ряды проволоки для будущих гроздьев. Террасы укреплены плоскими камнями, добытыми здесь же в горах. Дорога огибает гору по спирали, заканчиваясь площадкой. Далеко внизу Майшос, городок виноделов. Горсть домов вокруг собора, кладбище, развалины замка на противоположной стороне. Тихо. Под ногами мелкие камни.
Ну вот, как только очутился на берегах Рейна, так даже ряды подвязанных виноградных лоз напоминают лагерную ограду. Да нет же. Просто похоже. Как похожи бетонные столбы с верхушкой в виде крюка, загнутого вниз, с рядами колючей проволоки, расставленные вдоль железной дороги от Кёльна до Голландии.
Не надо строить города на месте казарм. Солдаты Первого легиона Минервы проложили канализацию, построили дороги, но все равно — не надо. Пусть основателем будет бедный рыбак или местный святой. Место помнит свою историю и питает ею мозги живущих. Но что точно не надо делать, так это оставлять на постой дивизии. Тяжелая авиация бомбит такие города в первую очередь.
Это спасло Бонн. На знаменах вермахта не красовалось его имя.
Кёльну повезло меньше. Грезы Вагнера стали явью. Среди засыпанной щебнем и пеплом пустыни обугленным огарком чернел Кёльнский собор.
Первый раз мы попали в Кёльн днем и второпях. На площади перед собором суета, пивная вонь. Обкуренные ребята что-то рисуют мелом на асфальте. Сувенирные лавки лепятся к стенам. Рядом гремит железка Хохенцоллернского моста. Покрутились вокруг и поехали дальше.
Вернулись мы в Кёльн через два дня поздно вечером. Забросили вещи в гостиницу и, обойдя монастырь Урсулы, вдоль вокзала вышли на площадь.
Кёльнский собор, испещренный резьбой, фигурами, орнаментами, бесконечными деталями, вздымался в темноте. Все это месиво, как лава, бесшумно двигалось в тишине пустынной площади. Но движение происходило снизу вверх, от истоптанных плит, вдоль черных стен, карнизов, колонн, пилястр, каменных гроздьев винограда в проемах стрельчатых окон, ниш, между складками плащей святых, опять вдоль окон, святых, колонн — и так бесконечно, бесшумно, каменными волнами в пене резьбы, накатывающимися на изъеденные временем и бомбовыми осколками стены. Сливающиеся с ночным небом пустоты башен не останавливали движение. Просто на сегодня работа камнереза прервана. А завтра кто-нибудь опять начнет вгрызаться в камень.
Утром солнце бьет сквозь черные резные башни. Томление незавершенности. Сотни лет длящаяся мелодия.
Ужас этих фотографий в их обыденности. Незначительность движений, взглядов, жестов. Равнодушный глаз снимавшего. Ужас сродни пеплу, принимающему форму поверхности, на которую он ложится. Серому пеплу, скрывающему неровности, стирающему гримасу страха, морщины боли.