— За даромъ? — спросили онѣ.
Пьеръ Грассу не могъ воздержаться отъ улыбки.
— Не слѣдуетъ такъ дарить картинъ: онѣ денегъ стоютъ, — сказалъ ему Вервелль.
На третьемъ сеансѣ, отецъ Вервелль заговорилъ о прекрасной картинной галереѣ у себя на дачѣ, въ Виль-д'Аврэ: тамъ есть Рубенсъ, Жераръ Доу, Мьерисъ, Тербургъ, Рембрантъ, Поль Поттеръ, одна картина Тиціана и т. д.
— Г. Вервелль надѣлалъ глупостей, — хвастливо сказала г-жа Вервелль, — онъ накупилъ картинъ на сто тысячъ.
— Люблю искусство, — отозвался бывшій торговецъ бутылками.
Когда былъ начатъ портретъ г-жи Вервелль, портретъ ея мужа былъ почти конченъ, и восторгамъ семьи не было предѣла. Нотаріусъ отозвался о живописцѣ съ величайшей хвалой. Пьеръ Грассу, по его словамъ, былъ честнѣйшій малый на свѣтѣ, одинъ изъ самыхъ порядочныхъ артистовъ, вдобавокъ онъ скопилъ тридцать шесть тысячъ франковъ; время нужды для него миновало, онъ получаетъ ежегодно десять тысячъ франковъ, онъ не проживаетъ процентовъ; словомъ, его жена не можетъ быть несчастна. Послѣдняя фраза сильно накренила вѣсы. Друзья Вервеллей только и слышали, что про славнаго живописца Фужера. Въ тотъ день, какъ Фужеръ началъ портретъ Виржини, онъ былъ уже in petto зятекъ Вервеллей. Всѣ трое процвѣтали въ мастерской, которую привыкли считать одной изъ своихъ резиденцій; это чистое, прибранное, милое артистическое помѣщеніе имѣло для нихъ невыразимую привлекательность. Abyssus abyssum, буржуа притягиваеть буржуа.
Съ концу сеанса, лѣстница затряслась, и Жозефъ Бридо съ шумомъ отворилъ дверь; онъ влетѣлъ какъ буря, волосы у него развѣвались; показалась большая растерзанная фигура, повсюду, какъ молнія, блеснулъ онъ глазами и обойдя мастерскую, шумно подошелъ къ Грассу, подбирая сюртукъ на животѣ, и стараясь, хотя и тщетно, застегнуть его, потому что пуговица отлетѣла.
— Дрова дороги, — сказалъ онъ Грассу.
— А!
— За мной гонятся англичане… Стой, ты пишешь этихъ?..
— Да замолчи же.
— Твоя правда.
Семейство Вервеллей было въ высшей степени смущено этимъ страннымъ видѣніемъ, и лица у нихъ, обыкновенно красныя, стали вишнево-красными.
— Это выгодно! — сказалъ Жозефъ.- A не отыщется-ли у тебя не нужныхъ бумажекъ?
— Много надо?
— Билетъ въ пятьсотъ… За мной одинъ изъ этихъ негоціантовъ бульдожьей породы, которые, какъ вцѣпятся, такъ не отпустятъ, пока не вырвутъ куска. И порода же!
— Я напишу сейчасъ записку къ нотаріусу.
— A у тебя есть нотаріусъ?
— Да.
— Въ такомъ случаѣ я понимаю, почему ты до сихъ поръ рисуешь щеки розовыми тонами, превосходными для парикмахерскихъ вывѣсокъ.
Грассу невольно покраснѣлъ: позировала Виржини.
— Бери натуру, какока она есть! — продолжалъ великій художникъ. — У дѣвицы рыжіе волосы. Чтожь, развѣ это смертный грѣхъ? Въ живописи все великолѣпно. Положи на палитру киновари, напиши потеплѣй щеки, сдѣлай на нихъ коричневыя крапинки, жизни поддай! Иль ты хочешь быть умнѣй натуры?
— Возьми-ка, — сказалъ Фужеръ, — поработай, пока я напишу записку.
Вервелль докатился до стола и наклонился надъ ухомъ Грассу.
— Да этотъ мужланъ напортитъ, — сказалъ купецъ.
— Еслибъ онъ писалъ портретъ вашей Виржини, то вышло бы въ тысячу разъ лучше моего, — съ негодованіемъ отвѣчалъ Грассу.
Услышавъ это, буржуа потихоньку отступилъ съ своей женѣ, изумленной вторженіемъ дикаго звѣря и нѣсколько испугавшейся, что онъ принялся за портретъ ея дочери.
— Слушай, слѣдуй этимъ указаніямъ, — сказалъ Бридо, отдавая палитру и беря записку. — Я тебя не благодарю; теперь я могу воротиться въ замокъ д'Артеза, гдѣ я росписываю столовую, а Леонъ де-Лора дѣлаетъ надъ дверьми чудныя вещи. Пріѣзжай посмотрѣть.
И онъ ушелъ не кланяясь: слишкомъ ужь наглядѣлся онъ на Виржини.
— Кто это такой? — спросила г-жа Вервелль.
— Великій художникъ, — отвѣчалъ Грассу.
Небольшое молчаніе.
— Увѣрены-ли вы, что онъ не принесъ несчастія моему портрету? — сказала Виржини, — онъ такъ напугалъ меня.
— Онъ принесъ только пользу, — отвѣчалъ Грассу.
— Если онъ великій художникъ, то по моему лучше великіе художники, которые похожи на васъ.
— Ахъ, maman, г. Грассу еще болѣе великій художникъ, онъ меня напишетъ всю, — замѣтила Виржини.
Повадки генія взбудоражили этихъ привыкшихъ въ порядку буржуа.
Наступало то время осени, которое такъ мило зовутъ лѣтомъ св. Мартына [4]. Съ робостью неофита предъ лицомъ геніальнаго человѣка, Вервелль отважился пригласить Грассу пріѣхать въ нимъ на дачу въ будущее восвресенье: онъ зналъ, какъ мало привлекательна буржуазная семья для художника.