Заслышав шаги на лестнице, Фужер взбил хохол, застегнул бархатную куртку зеленовато-бутылочного цвета и к немалому удивлению увидел просунувшуюся в дверь мастерской физиономию того типа, который художники называют в насмешку арбузом. Сей плод возвышался над пузатой тыквой, облеченной в синий суконный сюртук, украшенный связкой позвякивающих брелоков. Арбуз тяжело отдувался, тыква выступала на ногах, напоминавших брюквы. Настоящий художник создал бы именно такой шарж на этого торговца бутылками и немедленно выставил бы его за дверь, заявив, что овощей он не рисует. Но Фужер не рассмеялся при виде заказчика: на манишке г-на Вервеля сверкал бриллиант ценой в тысячу экю.
Взглянув на Магуса, Фужер пробормотал: «Жирный кусочек».
Услышав это выражение, принятое в среде художников, Вервель нахмурился. Сей торговец вел за собой другие сорта овощей в лице своей супруги и дочери. Физиономия супруги была «отделана под красное дерево», а вся она походила на кокосовый орех, перехваченный поясом и увенчанный головкой. Она катилась на круглых ножках, одетая в желтое платье с черными полосами, и горделиво выставляла напоказ экстравагантные митенки, обтягивавшие ее руки, вздутые, словно перчатки на вывесках. На шляпе ее колыхались страусовые перья, обычно украшающие катафалк на торжественных похоронах; на пышные шарообразные плечи ниспадали спереди и сзади кружевные оборки; таким образом, сферические контуры кокосового ореха были выдержаны полностью. Ее ноги — художники называют такие ноги колодами — выпирали пухлыми складками из лакированных полусапожек. Как эти ноги влезли в башмаки — уму непостижимо!
Следом выступала молодая спаржа в зеленовато-желтом платье; у нее была маленькая головка с гладко уложенными волосами морковно-желтого цвета, столь излюбленного римлянами, веснушки на довольно белой коже, большие невинные глаза с белесыми ресницами и жиденькими бровями, добродетельные красные и жилистые руки и ноги, как у матери; ее шляпка из итальянской соломки, обшитая белой атласной ленточкой, была украшена двумя наивными шелковыми бантами. Пока все трое осматривали мастерскую, на их счастливых лицах было написано почтительное восхищение искусством.
— Так это вы, сударь, сделаете наши изображения? — спросил отец, напыжившись для храбрости.
— Да, сударь, — ответил Грассу.
— Вервель, у него крест, — шепнула супруга, когда художник повернулся спиной.
— Разве я стал бы заказывать портреты художнику, не удостоенному награды?.. — произнес бывший торговец бутылками.
Элиас Магус откланялся и вышел; Грассу проводил его до лестничной площадки.
— Только вы способны выудить таких головастиков!
— Сто тысяч франков приданого!
— Да, но что за семейка!
— Виды на наследство в триста тысяч франков, дом на улице Бушера и загородный дом в Виль д'Авре.
— Бушера, будущность, бутылки, — бубнил художник.
— Вы будете обеспечены до конца дней своих, — сказал Элиас.
Эта мысль сверкнула в голове Пьера Грассу подобно лучу света, озарявшего поутру его мансарду. Усаживая отца молодой особы, художник уже находил, что у него приятная внешность, и даже залюбовался буйными красками его лица. Мать и дочь порхали вокруг художника, восторгались его приготовлениями, — он им казался полубогом. Их нескрываемое восхищение льстило Фужеру: на эту семью падал волшебный отблеск золотого тельца.
— Вы, должно быть, зарабатываете бешеные деньги? Но и тратите их, верно, так же легко, как зарабатываете, — проговорила г-жа Вервель.
— Нет, сударыня, — ответил художник, — я не трачу их, у меня нет возможности развлекаться; нотариус пускает в оборот мои деньги и ведает моим счетом; отдав ему деньги, я о них уже больше не думаю.
— А мне... мне говорили, что у всех художников — дырявые карманы! — вскричал Вервель.
— Не будет нескромным спросить, кто ваш нотариус? — полюбопытствовала г-жа Вервель.
— Славный малый, воплощенная честность — Кардо.
— Да что вы! Вот потеха! Кардо ведь и наш нотариус! — воскликнул Вервель.
— Не двигайтесь, — сказал художник.
— Да сиди же спокойно, Антенор, ты мешаешь господину художнику, а если бы ты видел, как он работает, ты понял бы...
— Боже мой! Почему вы не обучали меня искусствам? — обратилась Виржини к своим родителям.
— Виржини! — вскричала г-жа Вервель. — Молодая девица не должна знать некоторых вещей. Вот выйдешь замуж... там видно будет! А до тех пор веди себя скромнее!
За время первого сеанса между семейством Вервель и почтенным художником установилась некоторая близость. Следующий сеанс должен был состояться через два дня. Выйдя из мастерской, родители велели Виржини идти впереди, но она все же уловила отдельные слова, смысл которых не мог не возбудить ее любопытства.
Человек с орденом... тридцать семь лет... художник, имеет заказы, помещает деньги у нашего нотариуса... Посоветуемся с Кардо?.. Называться госпожой де Фужер. Гм? Он, видимо, неплохой человек... Ты скажешь — торговец... Но пока торговец не удалился от дел, нельзя знать, что станется с нашей дочерью! А бережливый художник... К тому же мы любим искусство... Ну, посмотрим!..
Пока Пьер Грассу занимал мысли семьи Вервель, семья Вервель занимала мысли Пьера Грассу. Ему не сиделось в тихой мастерской, он отправился побродить по бульвару и внимательно приглядывался ко всем проходившим мимо рыжим женщинам. Он предавался странным размышлениям: золото — самый прекрасный металл, желтый цвет — цвет золота, римлянам нравились рыжеволосые женщины, он уподобился римлянам и т.д... Какой мужчина после двухлетнего супружества обращает внимание на цвет волос своей жены... Красота проходит, но безобразие остается... Деньги — залог счастья. Вечером, ложась в постель, он уже находил Виржини Вервель очаровательной.
Когда Вервели явились на следующий сеанс, художник встретил их любезной улыбкой. Злодей подстриг бороду, причесался к лицу, надел тонкое крахмальное белье, лучшие панталоны и красные домашние туфли с острыми загнутыми носками. Супруги улыбнулись ему в ответ не менее любезно, а Виржини зарделась под цвет своих волос, опустила глаза и, отвернувшись, принялась разглядывать этюды. Это жеманство показалось Грассу очаровательным. Виржини была мила и, к счастью, не походила ни на мать, ни на отца. В кого же она пошла?
«А, вот оно что! — решил художник. — Мамаша, верно, заглядывалась на какого-нибудь приказчика».
Во время сеанса Грассу и семейство Вервель перебрасывались шутками, и Фужер отважился найти старика Вервель остроумным. После этого признания в его сердце стремительно ворвалась симпатия ко всему семейству, и он преподнес Виржини один из своих набросков, а матери подарил эскиз.
— Даром? — спросили они.
Грассу не удержался от улыбки.
— Не следует так раздавать свои картины: это деньги, — заметил Вервель.
На третьем сеансе папаша Вервель заговорил о замечательном собрании картин в его загородном доме в Виль д'Авре: там есть полотна Рубенса, Герарда Доу, Мириса, Терборха, Рембрандта, Пауля Поттера и даже один Тициан.
— Господин Вервель совершал безумства, — напыщенно заявила г-жа Вервель, — у нас картин на сто тысяч экю.
— Я люблю искусство, — заявил бывший торговец бутылками.
Когда Фужер, почти закончив портрет супруга, начал писать портрет г-жи Вервель, восторг семейства не знал уже границ. Нотариус отозвался о художнике с лучшей стороны. В его глазах Пьер Грассу был честнейшим малым, одним из наиболее добропорядочных художников, вдобавок он уже скопил тридцать шесть тысяч франков. Время лишений для него миновало, он зарабатывал до десяти тысяч франков в год, обращал проценты в капитал и, самое главное, уж конечно, не способен сделать женщину несчастной. Последняя фраза окончательно перетянула чашу весов. Теперь друзья семейства Вервель только и слышали разговоры о знаменитом Фужере. В день, когда Грассу принялся писать портрет Виржини, он уже был in petto[6] зятем семьи Вервель. Вервели буквально расцветали в его мастерской, они чувствовали себя здесь, как дома. Их неизъяснимо влекла к себе эта чистенькая, прибранная, уютная мастерская художника. Abyssus abyssum[7], буржуа тянется к буржуа. Однажды к концу сеанса на лестнице что-то загромыхало, дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился Жозеф Бридо. У него был крайне возбужденный и измученный вид; волосы были растрепаны, глаза метали молнии. Он обежал вокруг мастерской и внезапно подскочил к Грассу, тщетно пытаясь застегнуть сюртук: пуговица выпала из суконной обтяжки.