Выбрать главу

– Да, приходится сознаться, народная мудрость права: всё к лучшему! Всё прошло, пронеслось – и вот я свободна, я снова ваша, я снова с вами – и мы все вместе!

Она торопилась в с ё сказать, связать себя своими словами, отрезать возможность возврата: «Я не посмею т а к обмануть их!» Она видела, как они трое, стараясь не подать вида, насторожились, ожидая, что она скажет дальше.

– И о чём мне сожалеть? Чем огорчаться? Допустим, я вышла бы за п о р у ч и к а М а л ь ц е в а, он больше не Жорж для меня, отныне… поручик Мальцев, не иначе. Что дальше? (Дрожит мой голос? нет?) Что было бы? Ни вы, ни я не знали, что он за человек. Разве он подошёл бы нашей семье? И что было бы с нами, со мною? Какая жизнь? У нас, возможно, родились бы дети… – Она чувствовала головокружение, она будто бы бросалась с большой высоты. – Скажем, два мальчика, на велосипедах, и дочурка, с куклой, вся в бантиках… – Она летела в пропасть, и дна не было видно. Скорее! Скорее! – Но человек остаётся самим собою – да? И поручик Мальцев – рано ли, поздно ли – обнаружил бы свою настоящую сущность, да? (Боже мой! Боже мой!) Что я тогда?.. И эти детские вопросы: где папа? В тюрьме. Что он сделал? Ах, дети, сущие пустяки… Убил кого-то. Дети, любите папу! – У ней захватило дыханье. Наминутуей показалось, чтоона ослепла. – И вот…

После паузы:

– И вот ничего этого н е т. Ничто это уже н е м о ж е т со мною случиться. Не к лучшему ли всё это? Я поняла наконец. Я рада, и… забудем, что было, навеки, да? (Отреклась!) И будем жить. И будем по-прежнему счастливы.

Мать подошла к Миле и стояла около, целуя её голову.

– Чокнемся и выпьем! – ещё имела силы сказать Мила. – И не обращайтесь со мною как со страдалицей. Это прошло. В «Усладе» больше никто не страдает.

И только встав из-за стола, она спросила о том главном, что теперь её мучило:

– Папа, это правда, что скоро война? Правда?

– Да, очень возможно, – ответил генерал.

Словно что сильно ударило её сердце. Она подняла к нему лицо, и в глазах её и в голосе были слёзы:

– Папа, поиграем в шахматы… мы давно-давно не играли.

Вечером, уходя спать, она вдруг – неизвестно почему – сказала:

– Мама, давайте прогоним Полину навсегда из «Услады». Довольно нам её творчества.

Несколько дней спустя она вынула футляр с мальцевскими изумрудами и долго смотрела на них, на тёмно-зелёные, таинственные, светящиеся камни.

«Любовь и счастье! – думала она. – Какая иллюзия! Какая скоропреходящая иллюзия! Ушла, и невозможно ухватиться даже за её тень, за клочок даже тени, всё исчезает, тает, не выносит человеческого прикосновения. Вот и я – я плакала, я болела, я металась, я молилась, я умирала – и всё же я больше не увидела Жоржа, даже на миг, даже во сне. Как положительно он ушёл от меня! Остался только звук – его имя – да эти камни. Почему я не могла ни разу, на миг увидеть его во сне? Я думала о нём и только о нём все эти часы, дни и недели после разлуки – и даже во сне мне не было дано видеть его хотя бы раз. И это – какая малость! Но и этого не помогла осуществить моя любовь. Как окончательно, как бесповоротно оставила меня иллюзия счастья!»

Были сумерки. Из круглой гостиной доносились звуки фуги Баха. Волною они приближались и удалялись, укачивая мысли, успокаивая, относя их в печальную вечность.

Мила спустилась в гостиную. Незамеченная, постояла на пороге, глядя, как тётя Анна Валериановна играла на рояле.

– Вот мальцевские изумруды, – сказала Мила, приближаясь, в протянутой руке держа белый футляр. – Мы забыли о них. Отдайте куда-нибудь. Мне не нужно.

Анна Валериановна взяла их и, положив около на стул, снова продолжала играть. Казалось, не рояль, её прекрасные руки создавали музыку, не прикасаясь даже к нему. Чистые, целомудренные, возвышенные, таинственные фуги! Если есть межпланетная музыка, если в ней заключён закон гармонических движений планет, та музыка должна быть именно такою. Но от неё, казалось, подымался запах ладана. Казалось, жизнь – это только сумерки, покой и вечер. О, покой, покой!

– Только сегодня… только сейчас я поняла и полюбила музыку Баха! – тихо сказала Мила.

Глава XXIV

Они недолго наслаждались восстановившимся в «Усладе» покоем: 14 августа была объявлена война. Это значило, что и отец и братья Милы уйдут на фронт.

Генерал Головин был призван немедленно, и его дивизия одной из первых приняла участие в сражениях.

В неделю генерал должен был привести дела в порядок, всем распорядиться и покинуть семью, дом и город. В день отъезда в «Усладе», на дому, служили торжественный напутственный молебен. Оба сына также приехали проститься перед отправлением на поля сражений.

Молебен служили в большом парадном зале, и все домочадцы и слуги «Услады» присутствовали и молились вместе с господами.