вается со всеми гостями. К ней подходит молодая веселая
женщина с усиками на губе, жена директора уездного
училища, которую все почему-то зовут Катя. Катя тоже
участвует в пьесе, и во время репетиций она всегда ока-
12
1
Сибирское выражение.
зывала мне особое внимание. Катя гладит меня по голове
и, обратившись к матери, спрашивает:
— А Ваничка будет на спектакле?
У меня даже сердце екает. Мать начинает ей что-то
говорить насчет гигиены и позднего времени, но Катя
только пренебрежительно поводит плечами и, звонко рас
хохотавшись, бросает:
— Иди ты с своей гигиеной! Жизнь-то один раз жи
вешь... Видишь, мальчишке до смерти хочется попасть на
спектакль, а ты его не пускаешь... На что это похоже?
И Катя опять гладит меня по голове. Я готов распла
каться.
Мать смотрит на мое лицо, понимает, что происходит
в моей душе, и... соглашается.
Я счастлив.
Я пляшу от .
радости вокруг стола: я пойду на спектакль!..
Все это я помню так, как если бы все это случилось
только вчера.. Но — странно! —в памяти моей совершенно
не сохранилось ни одного, даже самого бледного, воспо
минания о самом спектакле, на который я так рвался...
Это 1889 год. Мне уже шестой год.
Я уже читаю и не
много пишу. Мой отец отслуживает свою стипендию в
крохотном захолустном городишке Каинске Томской губер
нии. Мать занимается семьей, хозяйством и обществен
ной деятельностью, — в масштабах и формах своего вре
мени...
Дальше в моей памяти опять провал. Опять мрак и
тьма. И, наконец, с семи-восьми лет идут уже более
связные, более систематические воспоминания. Встает
картина детства. И так как для ребенка первым и самым
важным «кругом» его вселенной — по крайней мере, в
досоциалистическую эпоху — является семья, то я начну
описание своей жизни с характеристики моих родителей.
2. МОЙ ОТЕЦ
Раннее зимнее утро. За окнами еще почти темно. Небо
только начинает светлеть. На улице тихо. Так тепло и
уютно в постели. Так хочется, свернувшись клубком под
одеялом, прикорнуть еще на минутку... всего лишь на одну
минутку. Но нет! Нельзя! Половина восьмого — и надо,
обязательно надо вставать: иначе опоздаю в гимназию.
13
С неохотой подымаюсь с постели. Долго не могу по
пасть в свои штанишки. Долго умываюсь под железным
крашеным рукомойником, лениво плещась в тазу. На
конец я готов: одет, обут, умыт. Книги и тетради сло
жены в ранец. Иду в столовую пить чай, но по дороге
захожу в кабинет отца. Он уже на ногах, или, вернее, на
стуле. Каждое утро я нахожу его на одном и том же
месте, в одной и той же позе: он сидит за микроскопом у
стола, густо заставленного всякого рода колбами, трубоч
ками, баночками, препаратами.
— Здравствуй, папа!
— Здравствуй, Ваничка!
И отец, не отнимая одного глаза от микроскопа, дру
гим ласково здоровается со мной.
— Ты давно уже здесь?
— Нет, не так давно... Часика два.
Это значит, что отец встал в шесть часов утра, когда за
окном еще царила темная ночь, а квартира наша была на
полнена храпами и вздохами спящих. Я начинаю ласкаться
к отцу и звать его пить с нами чай.
— Иди, иди, Ваничка, — говорит отец, — пей чай, а то
опоздаешь. Я сейчас тоже приду.
Это «сейчас» продолжается, по крайней мере, полчаса.
Мать успевает напоить всех детей чаем, отдать кухарке
все распоряжения к обеду, наказать денщику Семену сде
лать нужные закупки в городе (отцу, как военному врачу,
полагался денщик), прежде чем отец, наконец, появляется
в столовой.
— Ну вот, ты опять опоздал, — недовольно встречает
его мать, — все остыло: и самовар, и шанежки... Когда
ты, наконец, станешь жить по-человечески?
— Ты не беспокойся, я и так обойдусь, — виноватым
голосом отвечает отец и молча принимается за холодный
чай и полуостывшие шанежки.
Я внимательно слежу за тем, как отец своими крепкими,
сильными зубами машинально пережевывает пищу, но я
вижу, что мысли его сейчас далеко от чайного стола.
Я знаю, где его мысли: они около того, что за несколь
ко минут перед тем он видел в окуляр своего микро
скопа...
Когда я думаю о своем отце, мне всегда приходит на
память только что описанная картина. Она типична, более
того, она характерна. Она ярко выражает самую сущность
14
Мой отец.
натуры моего отца, его лучшее внутреннее «я» — с л у ж е-
н и е н а у к е . Это служение составляло душу его души.
Наука всегда была и до самого последнего дня осталась
его «богом», которому он отдавал свои силы, свое время,
свою энергию и отдал бы, если бы понадобилось, самую
жизнь. Отец был сделан из того теста, из которого в
прошлые века выходили мученики науки. Живя в эпоху,
когда костры, сжигавшие воинов человеческой мысли, по
гасли, он имел возможность служить своему «богу» в
более спокойной и нормальной обстановке. Однако науч
ный путь отца далеко не был усеян розами. Не раз на
этом пути встречались острые шипы, и об одном таком
случае я расскажу подробнее ниже.
Я не знаю, откуда у отца взялась столь всепоглоща
ющая страсть к науке. Должно быть, в этом отношении
он был самородком, потому что ни его происхождение,
ни его воспитание, ни условия его жизни не только не
могли способствовать развитию в нем склонностей к
научной работе, но, наоборот, способны были задушить
нее такие зачатки и тенденции.
Выходец из крестьянской семьи Херсонской губернии,
мой отец в девять лет остался круглым сиротой. Его взял
к себе дядя, живший в городе и служивший сторожем
при мужской гимназии в Кишиневе. Дядя был человек суро
вого нрава, и бедному сироте от него приходилось не
гладко, но у дяди была одна хорошая черта: он покло
нялся образованию. Будучи сам неграмотным, дядя уве
ровал в изречение: «Ученье — свет, неученье — тьма». Он
постоянно его повторял — не всегда кстати — и потому
твердо решил сделать из маленького Миши «человека».
Всякими правдами и неправдами дядя «определил» племян
ника в гимназию, при которой он служил, и поддерживал
его в первые годы учебы. Потом дядя умер, и с четыр
надцати лет мой отец, оставшись совсем один, должен
был сам заботиться о себе. На медные гроши, добывае
мые уроками, репетиторством и всякими иными случай
ными работами, он с горем пополам все-таки кончил гим
назию и вслед за тем поступил на физико-математический
факультет Новороссийского университета в Одессе. Это
был конец 70-х годов, когда в высшей школе в России
во все большем количестве стали появляться «разночин
ц ы » — поповичи, мещане, крестьянские дети. В 1882 году
отец кончил университет со званием «кандидата есте-
16
ственных наук» и вскоре после того женился на моей ма
тери. Казалось бы, на этом ему полагалось закончить
знакомство с науками, поступить на службу и заняться
устройством своего «семейного гнезда». Так делали ты
сячи. Того же ждали и от моего отца. Но вышло иначе.
И виной тому была как раз та страсть к науке, которая
составляла основной стержень его души.