Раньше мне фатально не везло с характером избранниц.
Я всегда был вспыльчивым, но отходчивым. И придерживался мнения, что лучший способ погасить ссору – сразу же выяснить отношения. Поорать друг на друга, высказав всё без цензуры. Я бы позволил любимой женщине даже немного себя побить. А минут через 10-15, когда иссякнет запал, обняться и снова помириться.
А они начинали сутками, а то и неделями лезть в бутылку, играя в ненавистную мне игру «Угадай, на что я обиделась».
Но Ната совсем не такая.
Не завидую я ей. Ох, не завидую. Ведь её характер – почти точная копия моего. А у меня тяжёлый характер.
И я молил Господа ниспослать ей терпения, которого у меня самого катастрофически мало.
Припоминаю одну задушевную беседу с будущим тестем.
В начале октября мы вместе ходили на футбольный матч «Динамо» – «Шахтёр». Он болел за «Динамо», я, соответственно, за «Шахтёр». Победила дружба – игра закончилась со счётом 1:1, устраивавшим обе команды. И мы пошли довольные в ближайший паб в шотландском стиле, испить шотландского же пива. Через кружку-другую обоих потянуло шутить, и Степан Сергеевич, дружески похлопав меня по плечу, заметил:
– Вы с Наткой – два сапога пара. Холерик холерика видит издалека. Когда вы будете жить вместе, я вам набор пластиковых тарелочек подарю. Но не потому, что он дешевле – мне бы хватило средств и на серебряные блюда. А потому, что так безопаснее для вас – кидаться друг другу в голову серебряным блюдом опасно для жизни.
Я деликатно умолчал о том, что уже получал от возлюбленной по лбу серебряной ложкой.
* * *
Как понятно из написанного выше, к середине осени я уже знал обоих родителей невесты.
Знакомство невесты с родителями жениха состоялось уже в наступившем четырнадцатом году, будь он не ладен.
Если на корпоративе 27 декабря мы позволили себе выпить, то в новогоднюю ночь оставались трезвыми.
Чтобы вылететь из Жулян полупустым рейсом Киев-Луганск в полдень первого января.
Луганский аэропорт расположен в непосредственной близости от Лутугино, поэтому мы поехали на такси прямо ко мне домой, без заезда в областной центр.
Если б я знал, как всё обернётся, я бы непременно сделал фотографии областного центра, ещё не тронутого бомбёжками и обстрелами. А то последние снимки, что у меня есть сейчас – это сканы с отпечатков плёночных фотографий, и их оригиналы, сделанные ещё 11-12 лет назад. Я ходил по привычным до мозга костей городским кварталам, ни разу не задумываясь о том, чтобы увековечить эти виды. Многим, если не всем людям свойственно начинать ценить что-либо только когда возникает угроза это потерять. Теперь у меня есть только фотографии Луганского аэропорта, также превратившегося в пожарище после начала войны.
В Лутугино мы отдыхали душой и телом.
Мама, сколько я себя помню, любила стоять у плиты, щурясь, чтобы прочесть старые и новые рецепты. Не изменила она своим привычкам, и приготавливая кушанья к новогоднему столу.
Пока мама расставляла блюда, извлечённые из холодильника, я оглядел квартиру, где не был целый год. Ничего не изменилось. В этом интерьере стиль не менялся, наверно, с моего рождения.
В Киеве стремительно набирало силу бурление дерьма, дом за домом превращая в руины центр прекраснейшего мегаполиса Европы, когда-то наречённого матерью городов русских.
А здесь, среди советской мебели и людей советской закалки – уголок непуганой совдепии.
Мы с Натой и впрямь были намного моложе остальных гостей, присутствовавших за столом.
Были здесь друзья отца – заслуженные шахтёры и металлурги. И единственная мамина близкая подруга, тоже пенсионерка. Та, что в 1992 году была первой учительницей по украинскому языку в моей школе.
Мы, молодые, особо не высовывались, ибо среди людей традиционного воспитания было не принято перебивать старших.
Только один раз позволили себе показать чувство юмора.
После основных блюд мама подала на десерт собственноручно испечённый пирог, под названием «Наточка».
Я шепнул на ухо девушке, сидящей рядом:
– Главное, чтобы будущая свекровь потом живую Наточку не ела поедом.
А она ответила таким же заговорщическим шёпотом:
– Это будет не так просто, учитывая, что между нами более восьмисот километров.
И мы засмеялись в голос.
– Больше двух говорят вслух, – с наигранной суровостью ответила мать.
А отец снисходительно ухмыльнулся: когда же, мол, ещё повеселиться, как ни в молодости.
И снова заговорили старики.
Мы их так за глаза и называли – старики.