Собутыльники презирали Виталия, но держались с ним почтительно. К закрытию магазина, а он закрывался рано, Виталий один оставался надеждой квартала. Когда жаждущие атаковывали не совсем прикрытую дверь, он снисходительно принимал мятые деньги и без сдачи вручал поллитровки и четвертинки.
Виталий звонко мешал кости. К столу подходил еще один завсегдатай, плотный парень в коричневой куртке из кожзаменителя. Молча доставал колоду карт, затертых до такой степени, что приходилось гадать, что же на них изображено, и начинал аккуратно сдавать всем, кто оказывался за столом. Он не любил зрителей. Не играешь — уходи. Уходить не хотелось, и это затягивало.
На его длинных тонких пальцах, которым мог позавидовать пианист, синели буквы «Миша». Приятели называли его Мишаней. И у него были судимости за кражи, и сейчас он пребывал в стадии неспешного «трудоустройства». Когда его спрашивали о работе, Мишаня объяснял: «Успеется. В последний раз четыре года парился у «хозяина». Без отпуска». И предъявлял, если требовали, справку о прохождении курса амбулаторного лечения. Он еще не решил, как строить жизнь дальше, однако склонялся к убеждению, что на воле лучше.
Играли они чаще в «тридцать одно», так называемую «буру», азартную и несложную игру, рожденную в местах, достаточно отдаленных. Ставили по маленькой. Люди свои, зачем обыгрывать. Дожидались чужих. Играли, чтобы убить время. И убивали его беспощадно.
Здесь и выпивали. Земля вокруг была покрыта расплющенными крышечками от бутылок, словно чистили на столе гигантскую рыбину и разбрызгали чешую.
К этим столам, рассыпанным по нашим дворам, лепится особая жизнь. Эти серые островки греет солнце и поливают дожди, но на их вытоптанной бесплодной почве зеленеют лишь винные этикетки.
Вот на эту зыбкую, как над прогоревшим торфом, почву и ступил Борис.
В тот вечер Виталий подошел веселый.
— Подарочек клиентов! — и вынул из глубокого кармана синего халата поллитровку.
Мишаня, не говоря ни слова, запустил руку под доску стола и достал граненый стакан.
— Есть колбаса, — предложил Борис.
Виталий смотался домой. Принес хлеб, малосольные огурцы, пучок лука. И положил нож.
Оглядев закуску, Мишаня сказал одобрительно:
— Природа! — и вынул финку из чехла. Покрутил, хмыкнул, спросил Виталия: — Сам изготовлял? Да где тебе...
— Не сам, — ответил Виталий, — знакомый один подарил. Хочешь, и тебе такой же выточит?
— Не требуется, — ответил Мишаня и отодвинул нож от себя.
Порезали колбасу, посекли огурцы на четыре части.
Выпили по очереди.
— Все в порядке, Боря, — сказал Виталий, — есть для тебя работа.
— Что за работа? — спросил Борис.
— Лимузинов, директор наш, новую точку открывает по приему посуды. Усек?
— Ну?
— Уговорил его поставить тебя. Поручился, сказал: самый надежный человек.
— Боб, и ты пойдешь? — спросил Мишаня. — Ведь это же материалка[1].
— В том и суть, — сказал Виталий. — В том и есть воспитательная работа. На доверии! Они тебе будут доверять. Ты — им.
— А бой? — спросил опять Мишаня.
— Что бой? — будто не понял Виталий. — Бой, насколько мне известно, — это американский мальчик.
— Фофан! Бой на кого будут списывать?
— Миша! Что ты понимаешь в торговле? Что ты зудишь? Человека на золотое дно сажают, а ты...
— Сажают! — вскипел Мишаня. — Тебя бы хоть раз досадить, гада.
Виталий не обиделся, засмеялся.
— У меня другое призвание... Да это же лафа. А бой туда и сюда повернуть можно.
Но никто ему не ответил.
— Хозяин — барин, — ухмыльнулся Виталий. — Была бы честь предложена. — И полез в карман.
В халате обнаружилась еще одна бутылка. Выпили по второму стакану.
Хрустели огурцами, луком, жевали колбасу. Виталий отбросил бутылку к забору. Мишаня вернул стакан в тайничок. Взялся за карты. Они тасовались плохо, липли. Но торопиться было некуда. Роздал по три.
Этакое благодушие, легкое опьянение, сытость. И надо же было явиться незваному гостю.
Его засек Виталий. Он знал, к кому тот идет. И не удержался, толкнул локтем Бориса.
— Гость-то к вам.
— Какой гость?
К подъезду шел высокий молодой мужчина со свертком под мышкой.
— Разрешите вас на одну секундочку, — окликнул его Виталий. И засмеялся, предвкушая спектакль.
Мужчина оглянулся, но не остановился и вошел в дом. Борису невдомек. Тогда Виталий шепнул, как ожег: