— Тот самый фраер, который твою Ларису навещал...
Догадался Борис и подумал: «Всем известно. Весь двор в курсе». И захлестнула обида и злость. Сидел как оплеванный.
— Заткнулся бы ты лучше, падло, — зло пробурчал Мишаня.
— Мне-то что, пусть идет.
— Заверните его, — глухо сказал Борис, — по-хорошему. Не трогайте.
— Будет сделано, — подмигнул Виталий.
Он нагнал мужчину уже на лестнице.
— Молодой человек, если вы к Ларисе Павловне, то спешу уведомить — они больше не принимают.
Геннадий удивленно посмотрел на возникшего перед ним Виталия, но шагнул выше.
— Тебе же сказали, — раздался снизу бас Мишани. — Чего же ты идешь?
— Вас не спросил. Что вам нужно?
— Предупредить по-хорошему, — сказал Виталий и, паясничая, закинул полу халата на плечо, словно прикрылся плащом. — Прошу вас, сэр, выйти вон.
Однако Геннадий не сробел. Сделал ему ручкой и пошел. Но его взял за плечо Мишаня.
— Тебе же сказали — не принимают. Ну? А теперь драпай.
«Муж в заключении, — подумал Геннадий, скинув руку Мишани и еще раз оглядев сверху донизу Виталия, — откуда эти шаромыжники взялись? Неужели она знается с кем-то из них?»
Он немного потоптался, не хотелось уходить, но все же не торопясь спустился вниз. Выйдя во двор, спросил:
— В чем дело, ребята? Вам-то что, к кому я иду и зачем? Вы что, друзья дома?
— Боря, ты слышишь, он не хочет по-хорошему, он хочет выяснений, — подхватил вопрос Виталий. И подумал: «Неужели так все скучно закончится?» Он был смел, когда рядом приятели.
— Сейчас все узнает, — Борис поднялся угрожающе, но его осадил Мишаня. Он старался избегать спектаклей такого рода.
— Вам же сказали — уходите, — смягчая тон, сказал он.
Геннадий пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, но не унимался Виталий.
— Может, в картишки перекинемся. Хотя вы, сэр, за другими играми пришли...
Великовозрастный балбес видел, что этот парень довольно хладнокровно реагировал на то, как его задирали. Может, и кипел внутри, но вида не показывал. А вот Борис полыхал, и этого Виталий не заметить не мог. Но при его подленьком существовании это был редкий спектакль, в котором он вдруг занял ведущую роль, и отказать себе в удовольствии сыграть ее до конца не мог. Тем более что при зрителях и безнаказанно.
— Не повезло в любви, повезет в игре, — продолжал паясничать Виталий.
— Я вижу, ребята, вам или нечего делать, или просто не в свое дело суетесь, — сказал он резко, но подумал: «Может, дружки мужа? Но столько лет прошло. Ничего, если придется, как-нибудь отобьюсь. Монтировочку бы в руки...»
Геннадий не любил и не привык отступать. Он шел мириться, хотя давно не встречались.
— Ну, я пошел. Счастливо оставаться! — И повернулся. Но Борис крикнул:
— Возьми-ка с собой, друг! — и вытащил откуда-то шоколадные обертки: оказались, проклятые, в кармане.
«Друг» обернулся, и Борис швырнул ему бумажки прямо в лицо. Они рассыпались веером, поплыли к земле.
— Что за шутки, ты?! — крикнул Геннадий.
— Это не шутки, тварь!
Приятели Бориса не поняли, что означал его поступок, не понял и Геннадий. Виталий между тем стал лихорадочно собирать бумажки и запихивать гостю в карманы, приговаривая:
— Бери, бери, парень, раз дают.
Но тот резко оттолкнул Виталия. И выронил сверток.
Бумага разорвалась, упали и покатились «четыре звездочки»[2], разбежались розовощекие яблоки. Сверкнули серебристыми полосками шоколадки. Лезвиями полоснули по глазам, ослепили Бориса.
Он рывком поднял упавшую бутылку и хрястнул об угол стола. Треснуло, развалилось стекло. Брызнул, полился коньяк на руки, одежду, обертки, карты. В руке осталось острозубое горло бутылки. Борис кинулся на гостя, целя в смазливую физиономию, которая стала ненавистной до скрипа зубов. «Посечь! Порезать! Изуродовать!»
Разом, как пар из взорвавшегося котла, ушло из него все человеческое. Подвернулась бы жена — и ее бы так же.
Смело бросился на перехват Мишаня. Трусливо, по-собачьи взвизгнув, отскочил Виталий.
Геннадию показалось, что не один, а трое бросились на него, чтобы окружить. И нож на столе. «Им и убьют», — подумал. И, упреждая, схватился сам...
Не думал, не гадал он, что так все кончится. Так обернется этот никому не нужный, запоздалый визит. И догадался, наконец, что перед ним — муж.
А Борис вырвался из рук приятеля, отшвырнув его, хотя и был слабее.
«Лучше действительно отвалиться», — подумал Геннадий, ощутив легкий холодок страха, но тут же приглушил его. «А вдруг она смотрит в окно? Нет, не ударю. Не смогу, даже если он ударит. Ведь муж», — пульсировала мысль. И все же выставил нож, не как угрозу, как предупреждение: «Смотри, что в моей руке. Остановись! Так будет лучше...»