— Цыган! — радуется он. — Подать их немедленно.
Фридрих Вильгельмович озабоченно шепчет ему на ухо:
— Бросьте… Дорого будет стоить. Ну, понимаю — выпить, закусить… Отчего не выпить, не закусить…
Фридрих Вильгельмович, метнув недружелюбный взгляд на входящих цыган, торопится дошептать:
— У меня нет денег. Примите к сведению на случай недоразумения.
— Тара-тара-та-там! — не слушая его, напевает Архип Егорыч.
Лакеи суетятся, уставляя стол бутылками и блюдами. Цыгане, многозначительно переглянувшись между собой, присаживаются к столу. Их трое, два молоденьких, в пиджаках, смуглые, с воровскими глазами. Третий же цыган — в сюртуке, красиво облегающем его стройную фигуру. У этого цыгана высокий лоб, волнистые усы и певучий грудной голос. Когда на Архипа Егорыча взглядывают молоденькие цыгане, их губы складываются в слащавые улыбки, но худощавое лицо старшего цыгана остается холодно-спокойным.
Старший цыган поднимает крышку пианино и берет, стоя, несколько аккордов. В это время дверь распахивается, входит девица в желтых ботинках, пуговицы которых — цвета подмороженной рябины. Короткая юбка, широкие бедра, широкие скулы, приплюснутый нос и тонкие, бледные губы. Губы выделяются на истасканном лице, как бесстыдные присоски, готовые присосаться и к другим губам, и к щеке и ко лбу…
— Андрюша, — вполголоса говорит Эсфирь, — зачем она пришла? Кто ее звал? Она…
Эсфирь шепотом досказывает, чем промышляет незваная.
— А мне что за дело! — грубо отвечает Архип Егорыч. — Мне-то что, мне-то какое дело… Хэ-хэ!
Он без перерыва пьет, голубой туман легкого хмеля сменяется в нем тяжелым угаром.
Прислонясь к стене около пианино, молоденькие цыгане запевают под аккомпанемент старшего:
— Пой, ласточка, пой.
— Сер-дце мое у-успо-окой!..
— Гопака! — вскрикивает, выпив стакан коньяку, бледногубая девица.
Цыган играет гопака. Высоко задирая жилистыми руками юбку, она пускается в пляс, лихо притоптывает, колышет большими, бабьими грудями, хищно улыбается.
— Пойдем, немчура, плясать! — вскакивает Архип Егорыч со стула и подбоченивается. — Гоп! гоп! гопака! Ходы, Марусенка!
Он крутится, подпрыгивает, хлопает в ладоши и потеет.
— Гоп! гоп! гопака! Дали бабе гусака. Гоп! гоп! гопака!
И только устав до изнеможения, он грузно опускается на стул и, отдышавшись, целует Эсфирь в густонапудренные щеки.
— Разрешите повеличать? — наклоняется над его плечом цыган в сюртуке.
— В-валяй!
Цыган наливает в рюмку вина, ставит ее на перевернутое, вверх дном блюдечко и, пропев здравицу, подносит рюмку на блюдечке Архипу Егорычу. Тот залпом выпивает.
— Как имя вашего приятеля?
— Фридрих Вильгельмович.
Цыган вытирает рюмку салфеткою и, налив в нее вина, теми же словами, тем же напевом величает немца и так же подносит рюмку на перевернутом блюдце. Проделывает это он торжественно.
Архип Егорыч мрачнеет и переполняется отвращением к собутыльникам, к самому себе. Пьяница! Продажные твари!
Он выпивает еще несколько рюмок и заплетающимся языком требует счет. Расплачивается он щедро, презрительно выкидывая из бумажника на поднос скомканные кредитки. Щедро наделяет деньгами и цыган и потаскушек. Эсфири же он протягивает двадцатипятирублевку; но только что она собирается взять, как он отдергивает.
— Что-о?.. Задарма?! Нет, матушка, нет, миленькая, не модель-с — кровные денежки, не по-твоему заработанные.
Но, подумав, опять протягивает девушке двадцатипятирублевку.
— А то — на… На, говорю.
Когда же Эсфирь схватывает цепкими пальцами бумажку, он багровеет от злости.
— Что-о-о? Силком? Тварь ночная! А по морде хошь? Шлюха подзаборная!
Он выдергивает от Эсфири бумажку и, скомкав, бросает на пол. Все невольно делают движение в сторону соблазнительного комка.
— Тубо!.. Скажу — пиль, ты и подымешь, а пока не моги и думать.
Скверно улыбаясь, он ждет. Эсфирь повертывается к нему спиной, прикалывает перед зеркалом свою красную шляпу.
— Пиль!
Гордо подняв голову, она направляется к выходу.
— Пиль, сука!
Эсфирь в дверях повертывается, показывает улыбающееся лицо и исчезает.
Архип Егорыч подбирает бумажку с пола и, толкнув по дороге Фридриха Вильгельмовича, спешит за ушедшею, быстро минует зал со столиками, выходит на улицу. Эсфири нет. Тогда он опускает скомканную двадцатипятирублевку в карман и, качаясь, бредет домой
7
У ворот потух фонарь, а темный ветер внезапными налетами раскрывает калитку, ржавые петли скрипят.