Вот они Анну и осаждали. Зверобоя просили. Иные и по три раза на дню…
— Ну чего тебе?
— Зельица! Душу проверить. Не вернулась ли?
— Утром вон один ваш пил, теперь лежит, чешется.
— Так за меня еще сколько человек помолилось. Ну дай зельица, а?
Пришлось валить с больной головы на здоровую. Анна хитро прищурилась — почти как сида:
— А чего мне добрый экстракт переводить зазря? Платите. Можно серебром, можно бумагой.
Что брать золото за волшебную услугу сида избегает, заметила давно. На то и ученица, чтобы примечать. Да это многие заметили.
Денег фэйри взять было неоткуда. Кроме как выслужить. Или украсть. Вот только им, бездушным, рисковать хотелось куда меньше. А вдруг попадёшься? А вдруг повесят? Ладно бы эликсир душу возвращал. Так нет, только проверял наличие.
С чьего-то лёгкого языка пошло бродить поверье, что уши у фэйри изначально, до отрезания, были острыми. Анна подумала, и решила, что шутка ей нравится. А потому, едва кормилица заикнулась насчёт показать её собственные, сохранившиеся — изобразила испуг.
— Отрежут же сразу! — прошипела зловеще, — а байка всё равно гулять будет…
Отомстила. Авансом. Потому как фэйри не успокоились. Точнее, не все. Многие считали долгом хоть раз в день, да улучить минутку и попросить проверить их. Христа ради. Так, что Анне уже и на улицу было не выйти без сопровождающего. Дошло до того, что, едва глаза видели до тошноты знакомых просителей, ноги сами припускали побыстрее, да тянули в другую сторону.
Дни шли. Дэффид повадился в собственном доме сидеть на месте гостя — потому как стоять сил уж никаких не было, а ведения беседы он накушался на всю жизнь. Впрочем, от разговора под пиво — не отказывался. В тот раз рядом сидел Эмилий из Тапса, цедил сквозь зубы подогретое вино с мёдом.
— Трактирщик, ха, — и фыркал, разглядывая образцы наконечников для стрел. Потом поскучнел, — Светлейший Давид, с этим придётся что-то делать! В империи булочники да трактирщики — самый низкий сорт свободных людей. Хуже только актёры и проститутки. Хотя за последних не уверен. Возможно, это неправильно. Но — это так, а что принято в империи, варвары склонны перенимать, не думая. Так что, подумай — нужно ли тебе, чтобы к тебе — и твоим дочерям всякий неосторожный иноземец относился с непочтительным хамством?
— А как у вас называют главного человека в Сенате?
— У нас сенат возглавляет магистр оффиций. А у западных римлян, пока Сенат что-то значил, был принцепс. Кстати, о той дряни, которая чугун пополам со шлаком… Что вы с ней делаете?
И снова про оружие. Но Дэффиду запало в голову — поменять название своего ремесла. Так, чтоб иноземцы к девочкам приставать не смели. А как узрел, что в протоколах его обозначают как «ХЗД», стало ему совсем грустно.
— А иначе никак, — пожимал плечами одолжённый у епископства для делопроизводства монах, — не успею. Колдуна вашего и вовсе унесли…
Не колдуна, всего лишь придворного запоминателя. Но верно — на третий день совета закатил глаза и сомлел, а придя в себя, выпил несколько кружек пива кряду и выразил желание забыть всё, что на Совете слышал. Пришлось пользоваться писарями — а они за речами успевали с трудом и сокращали запись всячески.
Так что едва Совет Мудрых постановил, что разъезжаться совсем и бросать королей без присмотра не годится, Дэффид внёс предложение. Выбрать от каждого клана по три представителя. Три — хорошее число. Один может, к примеру, с ума сойти. Двое — тоже плохо. Вдруг мнения разойдутся. Больше — накладно. А что новые люди нужно — тоже понятно. Нельзя же клану долго жить без старейшины, казначея и военного вождя? К тому же постоянно кормить за свой счёт слишком многих Дэффид не мог. Придётся кланам после отведённого обычаем срока, брать расходы на себя. О чём и объявил.
— Без денег я никого заседать не пущу, — и прибавил фразу, которую потом принялись на камне высекать и жирным шрифтом в учебниках печатать, — Нет налога, нет представителя.
Так появились новые старейшины, к которым удивительно быстро прилипло латинское словечко — сенаторы… И сам постоянный совет начали именовать Сенатом. А Дэффид начал называть себя принцепсом, поскольку решил, что магистр оффиций в Константинополе уже есть, а это звание свободно…
Пробуждение казалось неполным, мысли ворочались вялые и неохотные. Клирик не чувствовал ничего — вообще ничего. Это было неприятно. Зато и боли не было. Как и страха. Потом пришло осязание. Тело принялось чутко ощущать — рубашку и простыню, крошку под левой пяткой, вихрение воздуха, давление солнечного света на волосы. Клирик подумал, что в таком состоянии легко бы прошёл андерсеновский тест на горошине. Обрадовался, что чувства возвращаются — и тут тело словно исчезло. Не до конца — он точно представлял его положение в пространстве, позу — но не окружающий мир. Потом ушло и это, зато рот по очереди наполнился сладким, солёным, кислым, горьким. Горечь держалась дольше всего, когда ж истончилась и рассеялась — глаза распахнулись сами собой, постреляли по сторонам, вверх-вниз — незнакомая комната, на тонком матрасе спит Луковка, подложив под голову деревянный чурбачок, рядом с ней висят два серебристо-туманных облачка. Сущности! Обе. Веки начали опускаться. Клирик сопротивлялся изо всех сил — но глаза сомкнулись, неумолимо, как аварийные двери при аварии щита под тасманийским проливом… Зато развернулись уши.
— Подслушивает! — возмутилась одна из Сущностей, — Ты говорил…
— Мне лучше знать моё творение! Это тестовый прогон органов восприятия. Уши шевелятся, но она ничего не понимает. Просто проверяются глаза, нос, уши. И прочее.
— Вот именно, уши. Знаешь, как бывает?
— Знаю. Например, некто берёт с полки не ту инструкцию. В результате запускается механизм полной регенерации организма. Которая, вообще-то, раз в десять лет происходить должна! Для омолаживания.
— Их у тебя там много было, одинаковых!
— Так читать нужно. Маркировки. На корешках. Я что, это тело с нуля делал, или как? Проще галактику подвинуть. Шутка ли — протоплазменный организм, не подверженный старению. Но у меня была наработочка… Взял за основу. А инструкцию старую оставил рядом с новой. Чтобы перечитывать и восхищаться — как можно превзойти самое себя. Выше головы прыгнуть. Никак не меньше, поверь.
— Выше твоей скакануть нетрудно. Впрочем, ты этим регулярно занимаешься…
— А ты нет? А зачем было обложку затирать? И титульный лист переделывать?
— Так показалось правильнее. Как будто у тебя ошибок не случалось! Вспомни спор о совершенном мире! Тебе тогда славно в луже довелось посидеть!
— Мне, да? В луже, да? А припомни муравки! Где они, а? И винтики голубые! А сейчас, если не угомонишься, я тебе задам крепкую взбучку! Я тебе…
Клирик бы ещё послушал. А уж сказал бы! Но уши аккуратно прижались к голове, и звуки поглотила ватная тишина. За тишиной пришла боль, яркая, яростная — и уход сознания Клирик счёл бы за благо, если б успел хоть что-то счесть. Он не знал, что остался без пригляда ненадолго, из-за аккуратности приёмной матери — да из-за того, что в него с утра удалось влить немного жидкой пищи. Глэдис выносила судно. Возвращаясь, услышала голоса. В комнате больной громко и увлечённо спорили на непонятном языке. Распахнула дверь — никого, только Луковка спит в своей простенькой постели. Отказалась от Немайн отходить. Говорит, нужна буду — вот я, растолкал — и готова. Голову назад откинула, улыбается чему-то, будто на солнышке греется. Глэдис поняла — Добрые Соседи навестили. А вот на беду или на радость — неясно. С учётом недоброжелательства Гвина и Мабона — опасно. Пусть и дни уже не их — сила у старых богов ещё осталась. Значит, одну Немайн нельзя оставлять ни на мгновение.
Потрясла Луковку за плечо.
— Я нужна?! — сразу подхватилась та, — Что сделать?
— Ничего. Не поспать несколько минут. Я скоро Эйлет пришлю. И Анну разбужу. Всю ночь не спала — но не друидов же звать? И — вот. Возьми.
Сняла с пояса нож. Не оружие, конечно… но хоть что-то.
— Держи. Защищай Немайн.
Мелькнула мысль — нужно в комнату оружие дочери перенести. И как неправильно, что Немайн поместили в этом домике. Теперь до трактира ещё добежать надо…