При этом-полна, здорова, спокойна, уравновешенна. Никакого признака нервов. Все в высшей степени рассудительно? и обдуманно.
"Бейте в трам-трам громко!" - "Смело входите на крыльцо от 3-х до 5-ти .в среду", и Въезд на столбе ворот... Все это достойно кисти Р. или стихов Кузьмы Пруткова...
И побежденный и влюбленный Голиаф кисти рисует и рисует победившую его амазонку... всегда почему-то со спины... Не может не кинуться в глаза, что лицо ее, выпуклое, большое, отлитое, и через все это как бы "сутуловатое",имеет отдаленное сходство со спиною. И он ее изображает с этой исключительно содержательной стороны, или - интересной, значительной, осмысленной, "незачеркнутой". С единственной - которую не зачеркнул Бог. Но здесь nota bene, уже о художнике: что, кажется, в центре его таланта и ума лежит именно "постижение спин человеческих",- спин, поясниц, ног,- а не лица человеческого. И не в этом ли разгадка его странного порабощения.
1¤ года, что я знавал их, они были моим кошмаром. Я дома все думал: "Что такое? Почему? Откуда?" И разгадки не находил и не нахожу.
............................................................................ .......................
............................................................................ .......................
* * *
Твердость есть отличительное качество Рцы. Прочие замечательные умы, которые мне встречались в жизни, колебались, сомневались, изменялись, росли. Рцы решительно ни в чем не изменился, не вырос, не умалился - и не переменил ни одного мнения. При этом у него были некоторые порочные мнения или, вернее, суеверия, предрассудки, навыки жизни, методы жизни,- например, ничегонеделанье,- но он, в полном убеждении и о великих качествах этого "ничегонеделанъя", при всем ужасном страдании его же самого от него и при страдании от него его горячо любимой семьи,- нисколько о нем и в нем не поколебался за 20 лет, как я его знаю, вижу, видаю. Это можно было бы назвать "деревянностью", "застоем", "кирпичностью", и вообще это - -так и есть во всяком; но в Рцы - отнюдь этого нет, и притом - в нем одном. Он ежеминутно, даже в ватере, работает умом, вечно напряжен, "руки и ноги" ума (отнюдь не физики!) в вечном движении. Его молекулярная жизнь так же напряжена, как его anatomica недвижна.
Tu es Petrus 23... это о нем сказано.
Камень.
И плещут на камень волны со всех сторон, но он недвижен.
И светит солнышко. А он все так же темен и непроницаем для солнца.
Мимо проезжал экипаж. Задел колесом. Разбилось колесо, разбился экипаж, вывалились люди и кричат от боли.
А камень все молчит.
- О чем ты думаешь, камень?
- Я думаю о том, что было с основания мира и что будет к концу мира. Ибо я положен здесь от основания мира. И я пролежу здесь до конца мира.
- Ты слушаешь музыку Россини?
- Да, и музыку Россини (Рцы ее любил).
- Ты любишь покушать?
- Да, и люблю покушать.
- Фу... оборотень, леший, лешее начало мира. В тебе Бога нет. Совести нет. Стыда нет.
- Бог есть во всем.
Так лежит он, темный, в темном углу мира. Кровать. Стол. Образ. И "Новое время" (горой старые ??).
- Что вы в Новом-то времени читаете?
- Последние сплетни.
- А образ?
- Это древние молитвы.
- И вы их сочетаете?
- Непременно. Последнюю сплетню так же необходимо знать, как необходимо знать самую древнюю молитву.
- И башмачок барышни?
- Да... Когда, оглянувшись, она поправляет подвязки и из-под приподнявшейся верхней юбки видны белые фестончики нижней юбки (Это - не "для примера", а он подлинно - купил такую карточку, - рассказал о ней дома, и дома смеялись и пересказывали.)
- А потом "Господи помилуй"?!
- Отчего "потом"? В то же время.
* * *
Вечное - в мгновениях. Вечное именно - не века, не времена, не общее, а "сейчас".
Их и записывай,- как самое важное, что вообще увидел в жизни.
Почему это важно, как "студента арестовали" и "что он думал, когда его вели в полицию". Таких павлиньих перьев - сколько угодно. Но Пучку одному пришло на ум надписывать "поспешно" на письмах, идущих к знаменитой "Гузарчик". И это,- потому что "единственно",- достойно книги и печати. Это - прекрасная жизнь, во всем ее божественном величии. А то - сор. И я сор - пропускаю, а величие записываю.
(Как произошло "Уед,").
* * *
Вся натура моя - мокрая. Сухого - ничего.
Похож на воду синюю и грязную в корыте, в котором прачка стирала белье. Вот и во мне Бог "стирал белье" с целого мира. И очень рад. Много я узнал о мире из этой стирки, и полюбил много в мире, "принюхавшись к старым панталонам" всех вещей.
* * *
Почему это важно, что "я думаю о Чернышевском"? Сегодня думаю- это, п. ч. во мне мелькнула такая-то сторона его деятельности, лица и слога. ( В "У един." - о Чернышевском, м. б., верное, а м. б., и неверное.) Завтра мелькнет совсем другая сторона его же, и я напишу другое. И ни одно, ни другое не имеет иного значения, как "минуты моей жизни", и ровно нисколько не важно для самого Чернышевского и нисколько его не определяет. Ибо все мы
Се - раб, се - червь. 25
Но как тогда Вера радовалась найденному под подушкой пуделю (игрушка автоматическая), то вот это вообще - было, и - не пройдет, как минута ее восторга. Что же важнее, ее восторг реальный или - то, как А. В. Тыркова 26 начинает свою повесть рассказом об обыске у студента,- и потом, конечно: "повели" и "что он думал".
Мысли наши, как трава, вырастают и умирают. Но радости и печали суть какие-то отлагания в Склад Вечности.
Эти отлагания я и записываю в "Уед.".
Все прожитое - вечно. А продуманное прошло.
* * *
Наша молодежь отчасти глупа, отчасти падшая. И с ней совершенно нечего считаться. Бриллиантики, в нее закатившиеся (или, вернее, в ней сущие), это сами хорошо понимают, тайно страдают, тайно находятся в оппозиции товариществу, и также втайне думают то же самое (т. е. "падшая").
Молодежь - в руках Изгоевых. Ну и пусть они носят ее на руках, а она носит их на руках. Эти муравьи, таскающие пустые соломинки, нисколько не интересны.
* * *
В самом деле, писатель не должен смотреть на то, что написал много страниц; даже не должен утешаться тем, что произвел своими писаниями или своею личностью много волнения в печатном же мире,- и, наконец, даже в самой жизни, в политике или культуре. А - "что, в конце концов, из этого вышло" или "что, в конце концов, он сотворил и оставил". Это совсем иное, нежели "хорошо написанные страницы", и даже "очень хорошо написанные" и "очень много". До конца жизни писатель этим вопросом не задается. "Шуми ветер, неси - листы: а ты, писатель, как Древо же Жизни, роди новые и новые листы". Это упоительное представление молодости сменяется другим: "А где добродетель?" - т. е. в чем итог написанного? Иногда его нет после всего шума. Вот что хотел Страхов сказать мне надписью на портрете подаренном ("боюсь, что при всей талантливости из вас ничего не выйдет"). И я не умею о этой "добродетели" сказать ни "да", ни "нет". Скажу только доброму учителю в могилу: "Старался, Ник. Ник.,- и паче всего старался за идеализм в философии и за доблестную в Россию веру".
(в вечер отправки портрета Страхова в фототипию Прокудина-Горского).
* * *
Пустынная земля есть голодная земля. И земледелец, насаждая сады, засевая поле,- насыщает ее голод.
За это, что он ее насыщает, земля выкидывает ему "сам 24" колос.
Вот Деметра.
* * *
И Деметра улыбалась, Баубасто с ней шутила.
Несколько лет уже, с тех пор как добрый Туренский (чиновник контроля,- из духовных) подарил мне III-й том архим. Хрисанфа - "Религии древнего мира" 27, я заметил следующее поразительное там сообщение: