– Человек не любит правды, как говорил Ортега-и-Гассет, – добавил толстый самодостаточный Березин, главный редактор нашего журнала. – Не приучен задумываться, пренебрегает своей внутренней жизнью. То есть, не способен всерьез относиться ни к чему, – фальшив. Не верит в себя, а значит и в Бога. Живет в одномерном пространстве, без истории, без будущего. Ненависть к мысли – старинный испанский обычай.
Батя, вскинув хищный нос, возопил:
– Человек – это не звучит гордо! И всем надо каяться.
Критик Толя Квитко, развалясь в кресле, рассуждал:
– Наш человек – консерватор. Ему ближе всего земля, устои. Он сидень, верит в ход вещей. Такой тип выигрывает войны. Он лег в основу государства, с его согласием и терпением сталинизма. Его мечта соединиться в универсальном типе.
Не признающий никаких партий, он называл себя литподенщиком, обретшим тайную свободу.
Гена Чемоданов жарко вмешался:
– Русский – вечный скиталец, и эсхатологический сиделец, почвенник, реалист, строитель и стяжатель. Прочтите В. Буслаева.
Диссидент Марк ворчал:
– А вот Бунин писал в статье «Великий дурман»: что это за вековая вера в народ, идеализация того, что эгоистично, страшно и трагично?
И кривил ухмылку:
– У вас саморазрушение стало нормой – даже демократия дала вулканические выбросы злобы и ненависти. Елена Боннэр ехала в поезде из Горького, где мучился Сахаров, в Москву, так ее чуть не затравили: шпионка! А жуткие соседи Солженицына в Рязани…
Он с наслаждением цедил слова уже стороннего западного человека:
– Устоявшийся страх в своей огромной лапе сжимал любую новую мысль, любую даже рабскую попытку что-либо изменить. Революция вырвала на волю раба, с его ненавистью ко всему. Появились люди с пробудившимся сознанием своих прав – без обязанностей. Свобода требовать, не давая взамен.
– Что значит «требовать, не давая взамен»? – робко возразил Гена Чемоданов: – А если не дают давать? Если бьешься в старой бесчеловечной системе? Что-то тут не то с хулителями народа.
– Большевики вывели «гомо-советикума» – окрысился диссидент. – Люмпена, который раньше был маргиналом. Все дозволено. Советская шваль, не помнящая родства – она вашу общественность убьет! Мы искаженно видим народ, и он состоит не из Коротаевых, жестоко отомстит, и нам, и себе.
Я вспомнил о предстоящем суде с уволенными иждивенцами из сотрудников исполкома.
– Уже мстят.
Марк горько вздохнул.
– Но диссидент на Западе – все равно диссидент. Не важно, где тело, хочется свою природу соединить с родиной. Говорят, почему не приезжаете? Эмигрантам некуда возвращаться.
Гена Чемоданов осторожно сказал:
– В диссидентском движении гордятся своим достоинством. А оно определяется степенью оппозиционности режиму, противостоянием «своих» и «чужих». Настоящий либерализм всегда был попыткой применить здравый смысл и общечеловеческие этические нормы к социальным проблемам. Диссиденты подменяют реальность знаком. Им ненавистен розановский обыватель. А Хармс, например, другие репрессированные были обыкновенными людьми, чем, кстати, объясняется их откровенность на допросах – не надо было запираться.
Марк повернул свою тушу в кресле, воззрился на него. Но Гена стойко продолжал:
– Диссиденты получили за свой подвиг на земле, лишив себя небесной награды, – почти даром. То есть, не за счет попытки внутреннего духовного творчества, а за счет пассивных страданий, что легче, чем изменить что-то в душе. Настоящими рабами были твердокаменные диссиденты – их погубила психология противостояния, политической конъюнктуры. На первом месте у них – быть порядочным человеком, и стали совестью нации. А мещане-то сумели остаться людьми, с их свободным внутренним миром, как бы мелок он ни был. Эта реальность повседневного существования недоступна борцам. Великие поэты выходили из мещан.
Наверно, правильно, – думал я. – Откуда эта ненависть к людям, думающим иначе? Эта субъективная страсть? Во всяком случае, во мне – тоже.
Одутловатый диссидент осел в гневе.
– Вот как вы оцениваете героев! Им будут ставить памятники! А не вам, спасавшим свою шкуру.
– Я не хулю героев, как вы должны бы заметить, – смутился Гена. – Я лишь стараюсь быть объективным. Вы сделали свое дело, но и обывателя, человека труда, тоже надо ценить.
Детективщик Костя Графов, от которого от природы пахло спиртным перегаром, прокашлялся.
– Не надо больше создавать литературу в газовой камере. Можно выйти за пределы и увидеть весь мир.
Геннадий Сергеевич, бывший кэгэбист с непреклонным медальным лицом, строго произнес: