Надо было завязать, бросить всё на корню. Но уже заболел. Графомания заселилась, влезла, чувствовала себя в дурацком кумполе вольготно. Выдавал и выдавал тексты. За два года накатал три повести и несколько рассказов. Однако куда бы ни совался, отовсюду, что называется, – «восторженное письмо редактора с отказом».
Постепенно начал понимать, что реальные истории, не сдобренные вымыслом, плохо выглядят на бумаге. Солить, перчить нужно прозу. А перцу, соли как раз и не хватало. (Хоть беги к соседям-графоманам и проси.) Протоколы о происшествиях не проходят. Не в милиции.
Об этом не раз говорил Агееву. Однако тот, походило, вообще не понимал, о чём это друг – медленно, но исправно, как неповоротливая громоздкая машина асфальт, выдавливал и выдавливал из себя графоманские полотна.
Тогда уже входил Интернет. Посылал, конечно, и в электронные журналы. И в двух-трёх напечатали. Но там быстро всё задвигали в чулан, на задворки. И славы, понятно, не было.
Хотел открыть свой сайт. Однако вовремя одумался – это всё равно что скворечник повесить в тайге. Никто его, кроме самого скворца, не найдёт и искать не будет. По горло залез было в социальные сети, но тоже скоро все отверг – в неимоверном количестве пошли на почту кошечки, собачки, бантики, розочки. Мусор.
И как итог – стал ходить к таким же неудачникам. В лито на берегу Иртыша. Которое въедливый Агеев моментально обозначил – «Отдушина графомана». Требовал даже от Чуваткина-председателя, чтобы табличку такую над входом в лито непременно повесили.
3
С матерью Вовки Табашников познакомился на работе. В НИИ «Казцветмет».
Когда получил свою отдельную квартиру, им активно стала интересоваться одна бухгалтерша из бухгалтерии института. Елизавета Гербер. То в столовой подсядет с подносом, весело поговорит, то окажется, что после работы им точно по пути. И куда ж тут от неё! Некрасивый мужчина с большой головой был удивлён. Он знал свою медную цену как жениха и даже как любовника. Случайные связи, конечно, бывали, но действительно случайные, когда после пьянки просыпаешься и видишь возле себя такое же большое мурло, только женского пола. А тут всё вроде бы серьёзно. В театр приглашают сходить. Во Дворец спорта на приехавший балет на льду. Постепенно стал даже переживать, когда опаздывала. Бегал на базар, покупал, преподносил цветы. Гербер тоже была далеко не красавица. Но как-то по-немецки. Когда не поймёшь, правильные черты у немки или нет. Узкий лоб или широкий. Опять же если сравнишь лоб с выступающими как сёдла скулами. Подбородок скошен. Губки маленькие. И глаза. Серые, в очках. Будто микроскопы без души. Только изучают всегда тебя. Как букашку.
Пришлось пригласить домой.
Даже не сняв плаща (только обувь), Гербер сразу начала ходить по всей квартире. Как чёрный риэлтор. Мысленно записывала в блокнот. Длинный коридор–прихожая. Комнаты раздельные. Направо – спальня. Налево – гостиная. Кухня среднего размера. Балкон из неё на восток. Из гостиной лоджия на запад. Туалет и ванная раздельные. «Так. А тут у вас что? Ага. Кладовки. Две». Так и запишем.
Пили чай. В гостиной. Об алкоголе Табашников вроде бы слыхом не слыхивал. Однако немке, похоже, было не до вина и водки – всё оглядывалась, мысленно записывала. Хозяин следил за ней, по возможности пояснял.
При прощании, уже одетая, вдруг сильно придавила лицо Табашникову. Поцелуем. Слегка стукнулся даже о вешалку. Темпераментная!
Ещё пару раз приходила. Всё пили чай. Немка о квартире всё знала, теперь ждала вина на столе. Для разогрева тестостерона. Чтобы жених осмелел, наконец. Табашников упорно вино не выставлял. Держал всё на тормозах. Пусть мнёт одно лицо. Нужно подготовиться, решиться.
Дошло, наконец, до спальни.
В первый раз она оседлала любовника. Работала как пилорама. Ритмично и неотвратимо. Удивлённый Табашников не узнавал своей спальни. Часы над ковром превратились в его перекошенную сладострастную рожу. Только с усами.
– Ты доволен, милый? – чисто по-немецки спросила она в перерыве. Нависнув над ним, разглядывала. Как валяющегося на дне пропасти, на камнях.
– Да, – прошептал несчастный.
Пилорама заработала вновь. Теперь любовник удивился ещё больше – он превратился в маленький будильник, подпрыгивающий в ногах на тумбочке. Тоже с усами. Вернее, с усиками.
– Ты доволен, милый? – неотвратимо спрашивали его.
– Да, да, – шептал несчастный, опять, как шизофреник, не узнавал многих предметов в своей спальне. Которые преображались в него самого! Которые все тряслись и подпрыгивали!