Однако хозяин почувствовал настроение женщины. Надулся, перестал шутить. Расстались опять недовольные друг другом. Прямо стенка какая-то постоянно выскакивает между ними и никак не обойти её. Чтобы схватиться потом за руки и бежать. По-детски подпрыгивая. К новой, лучезарной жизни. Впрочем, услышь от неё такую графоманию – сплюнул бы наш писатель: тьфу, Маргарита Ивановна! Вообще всё было зря. Вся эта ночёвка. Всё это лечение в кавычках. Ни черта не простужен был Табашников. Просто продрог и напился. Всё у него было от похмелья. Этот пылающий кувшин его, подожжённый спиртом. Грешники-глазки, выглядывающие над кувшином. Всё – инсценировка. Прикинулся. Как он умеет. И чувствуешь себя обманутой. Опять вокруг пальца обвёл!..
Как всегда по утрам, напор был плохой. Лейка на потолке фырчала, еле сочилась или вдруг начинала брызгаться ледяной водой. Тогда отворачивалась и махалась руками. Отбивалась от неуправляемой хлесталки. С грехом пополам удалось смыть мыло. Продрогнув, быстро вытиралась махровым полотенцем. У Табака отказалась от душа. В его душевой кабине. На которую он ехидно так показал рукой. Дескать, не желаете ли помыться, мадам. Разгуливала бы потом с тюрбаном на голове и в каком-нибудь задрипанном его халате. Всё по-семейному, ребята. Любящие ноздри за столом и носик-пипкой-губки-бантиком. С тюрбаном. Картинка! Устояла. Бог отвёл…
Шла в библиотеку. Всё думала о Табашникове. С какой-то злостью уже. Сколько канитель ни тянется, а ни на сантиметр не приблизилась. Ни с трезвым не получается, ни с пьяным. Ни с больным, ни со здоровым. Упорно скрывает прошлое своё. Как баба в деревенский свой сундук прячет. (А может, в городской? Неизвестный ведь товарищ. Как труп, не опознанный никем. Даже Агеевым.) Такой рисковать не будет. Не-ет. Прямой дорогой не пойдёт. Он её окольно будет обходить. На свою же дурацкую голову. Мол, опять вывернулся! Не дался! И хихикает, ручки трёт, как только из дому от него выйду. Сам себя обхитрил. Дурак.
Возле крыльца уже ходил пенсионер Лямкин. Злостный читатель. С детективами в давнишней сетке-авоське. Как будто советского своего дефицита в гастрономе ухватил. «Доброе утро, Иван Николаевич». Пробурчал что-то недовольно. Мол, опаздываешь. «Сейчас открою». Возилась с сигнализацией. Вот ещё наказанье. На кой чёрт поставили нам! Кто сейчас будет воровать книги? Лямкин? «Проходите, Иван Николаевич». Ворвался в библиотеку как кот после ночи на улице. И сразу к жратве. Уже роется на стеллаже с детективами. Как всё в том же своём советском дефиците. Чтобы поскорей набить им авоську. Один такой читатель остался. На весь город. Остальные десятка два – так. Будто по ошибке в библиотеку забредают. С раскрытыми ртами. Почему до сих пор нас не закрыли – загадка. Как говорится, современной России. Снимала плащ, сапоги. Шишки на ногах уже болят. День не начался. Где опять мягкие тапки? Куда зату̀торила? Как говаривала покойная мама. Конечно, там, где и не подумаешь никогда – под стеллажом. Корячилась, доставала. С разутыми ногами в колготках. Под изумлённым взглядом пенсионера. О деликатности и не слышал дядя. Шишки дядя увидел. Обтянутые колготками. Небывалую красоту. Скрыла, наконец, всё. Вделась в тапки. И рот пенсионер закрыл. Что называется, приходя в себя. Теперь бабке своей расскажет. Выпучит глаза – ужас, Машка! «Ну, выбрали?» Слишком грубо, наверное, спросила. «Выбрал, выбрал, Маргарита Ивановна!» Небывалое дело – в первый раз по имени-отчеству. Сильно зауважал после увиденного. «Не задерживайте журналы». «Не задержу, не задержу, Маргарита Ивановна». Расписывался. За каждый. И пошёл с набитой авоськой на выход. Опять как из гастронома. И оборачивался, спотыкался. Того и гляди, башкой дверь откроет. И смешно, и горько было.
Ни Колодкиной, ни Гордеевой. Как всегда. Хотя половина одиннадцатого. Распустила совсем. Ох, распустила. Вьют верёвки. Наконец, – Колодкина. Вытирает обувь о половик. Женщина-бочонок. Обтянутый светлым плащиком. «Извини, Рита, здравствуй, опять из-за 12-го (автобуса). В садик даже с Лёшкой опоздали». (Лёшка – это малец пяти лет. Который однажды обнял «тётю Риту» и сказал: «Тётя Рита, я скоро на тебе женюсь. У тебя красивые ножки. Ни у кого таких нет!» Мол, будь готова – маленький лопоухий жених перед тобой. И тот туда же. Смеялись все, укатывались. Хотя невесте лучше было бы заплакать.)
Не дожидаясь Гордееву, вдвоём сели за осточертевшие ящички каталога. Хотелось выговориться подруге. Освободить душу. Рассказала о ночёвке у Табака. Галина Колодкина сразу серьёзно отозвалась: «Рита, жизнь не каждый день разносит пряники. Не теряйся. У него дом, усадьба, огород. Да и сам здоров пока. Немного мешком пуганый. Так исправишь. И храп уберёшь. (Как?!) Чего тебе одной куковать со своего балкона?» Действительно, чего одной-то? Уж лучше куковать вдвоём. Смеялась. Скрывала досаду на себя. «Робкая ты, Рита, – смотрела на подругу Галина. – Общительная, а робкая. Разве так действуют с мужиком? Да ещё с пуганым? Раз – и в койку его. Кверху пузом. Два – и уже верхом на нём. Вот как надо, Рита!».