Через неделю Агеев сам спросил:
– Ты что, в ЛДПР вступил?
– С чего ты взял?
– На, полюбуйся. Андрей газету вчера принёс. Ты – в монолитном ряду партии.
На газетном сером снимке Табашников себя не узнал. Он получился каким-то задвинутым. Тянул голову из заднего ряда группы. С ноздрями как-то впереди лица. Словно стремился, чтобы все увидели его ноздри.
– Ты ошибся, Гена. Просто случайно помог хорошему человеку.
Рассказал, как всё было.
Агеев долго молчал, забывчиво помешивая чай.
– Да-а. Не случись ты рядом со стариком, не случись этот депутат с перепоя – старика наверняка бы уже депортировали. И оставил бы он брата умирать одного. И никакие мольбы не подействовали бы на сволочей. Представь эту картину, как его вытаскивают из дома брата и тащат к машине, чтобы везти на самолёт. Представь это всё, услышь его крики. Волосы дыбом!..
Опять молчал.
– В сволочное время мы живём, Евгений. В сволочное.
Глава седьмая
1
Шли по Пушкина. По частному сектору. Два неутомимых городских путешественника. Агеев спотыкался на тротуаре, но твердил своё: «Для него похвала окружающих, Женя, – что удар бича для дурного коня. И взъярился весь, и на дыбы встал! И поскакал вместе с дуростью своей по буграм и ямам». Речь, конечно, о дорогом Валерии. О никак не забываемом Валерии. Засевшем в глупой башке старика – намертво. Как-то бы вытащить надо несчастного из его головы. И отпустить на все стороны. Чтоб убегал от злыдня тестя и не оглядывался.
Дал для начала затравку:
– Знаешь, Гена, здесь тоже бедные люди живут.
Агеев, сам как дурной конь, разом стал – ничего не понял: к чему это?
– Да, Гена. И немало их тут. Посмотри на тротуары, по которым мы сейчас идём. На тротуары вдоль домов. У куркуля и дом богатый, и тротуар вдоль дома плиточный, с красивыми узорами. А если бедняк – щебёнка у тебя под ногами. Вот как сейчас ты её месишь. И дом одно только название.
– Да просто лентяй здесь живёт. Накидал щебёнку и успокоился. Или там битого кирпича вон бросил. Лентяй. Пофиг ему всё. Хоть и богатый.
– Не скажи. Богатый всегда своё богатство выставит. И дом свой богатый, и тротуар перед ним. А тем, кто перебивается с кулька в рогожку – не до тротуаров. Им бы вон крышу залатать да сплит-систему завалящую поставить. Чтобы летом от жары не сдохнуть. Так что смотри на тротуары, Гена. Не ошибёшься. Ногами определишь, кто в теремочках живёт. Или грязь будешь месить, скакать с кирпича на кирпич, или плыть как по маслу по плиточному тротуару.
Валерий был забыт. Агеев скакал с кирпича на кирпич, осмысливал новую тему.
Показался дом. Как раз бедняцкий. С расхристанным деревенским забором. На лавке у ворот сидел алкаш тоскующий. В расстёгнутой грязной тужурке поглаживал горящую неопохмеленную душу.
Ни на что не надеясь, больше по традиции крикнул:
– Эй, пердуны! Киньте сотню на опохмел.
– Иди, работай, паразит! – огрызнулся Агеев. Табашников промолчал.
– Чего, чего ты сказал? Ну-ка стой!
Алкаш уже подходил:
– А ну повтори.
Агеев весело смотрел: мол, что, ударишь? Меня, старика?
Алкаш ударил прямо в глаз старику. Агеев повалился, опрокинулся на спину. Алкаш прыгнул, хотел добавить ногами, но от удара чем-то тяжёлым по башке ткнулся вперёд и разом распластался – морда в грязь, руки в стороны. И кол из забора – рядом. Орудие убийства.
Агеев испуганно отполз от недвижного тела в грязной тужурке. Табашников подхватил, ещё оттащил. Поставил на ноги. Придвинулся к лицу:
– Ты как? Голова не кружится?
– Нет, – ответил Агеев, не спуская глаз с алкаша. А тот не шевелился, уткнутый в грязь.
– А? – повернулся к другу. Мол, что теперь.
– Быстро рвём отсюда! – приказал Табак.
Неуклюже побежали. Агеев без шляпки, слетела от удара, чёрт с ней, потерялась.
Через полквартала дёрнули через дорогу в какой-то переулок. Выглянули оттуда – алкаш по-прежнему лежал, не шевелился.
– Что же ты наделал! Там же твои отпечатки остались.
– Где?
– На колу, – совсем потерял ум Агеев.
– Не смеши!
– Точно. Дактилоскопия твоя здесь есть. В Краснодаре прошёл. Всё. Теперь мы попались.
Дурость заразительна – оба враз заблеяли. Опять куда-то побежали.
Опомнились, прибежали назад. Выглянули.
Труп лежал. Не шевелился. (А – должен?)
– Всё, Женя, суши сухари. И я с тобой. Я – вдохновитель.
В каком-то кафе спешно дергали возле стойки, чтобы прийти в себя. У Агеева – без шляпы – четко означился фонарь. Хорошая синюшная незабудка под левым глазом. Табак старался не замечать фонарь. Заговорить как-то его. Мысленно.