— Вы постоянно противопоставляете бессознательное шизоанализа, созданное из машин желания* и бессознательное психоанализа, которое вы подвергаете всевозможным видам критики. Бы все измеряете шизофренией. Но можете ли вы действительно утверждать, что Фрейд игнорировал сферу машин или, по меньшей мере, аппаратов? И что он не понял в сфере психоза?
Ф. Г.: Это сложный вопрос. В определенном отношении Фрейд понимал, что настоящий клинический материал, базис его клинических исследований, пришел к нему из психоза, от Блэйлера[11] и Юнга. И это будет повторяться: все новое, что придет в психоанализ от Мелани Клейн до Лакана, придет из психоза. С другой стороны, дело Тауска[12]: Фрейд, возможно, опасался конфронтации аналитических концептов с психозом. В комментарии Шрёбера[13] можно найти всевозможные двусмысленности. И шизофреники, сложилось впечатление, что Фрейд их вообще не любит; он говорит о них ужасные, совершенно невероятные вещи… Теперь, если вы говорите, что Фрейд не игнорировал машины желания, то это правда. Это даже открытие психоанализа, желание, машинерия желания. Эти машины не перестают в психоанализе гудеть, скрипеть, производить. И психоаналитики не перестают загружать эти машины работой, перезагружать их, на основе шизофрении. Но, возможно, они делают, или приводят в действие, такие вещи, которые не вполне ясно осознают. Возможно, их практика подразумевает эскиз таких операций, не проявляющихся достаточно отчетливо в теории. Несомненно, психоаналитик вызывал тревогу в системе ментальной медицины, он играл роль какой-то инфернальной машины. Неважно, что сначала существовали компромиссы; все это продолжало вызывать тревогу, навязывать новые артикуляции, разоблачать желание. Вы сами обращаетесь к психическим аппаратам, к тем, что анализирует Фрейд: у него есть целая отрасль машинерии, производства желания, производственных единиц. Кроме того, у него есть и другая отрасль — персонификации этих аппаратов (Сверх-Я, Я, Оно), где возводится театральная сцена, на которой простые ценности репрезентации сменяются подлинными производительными силами бессознательного. Здесь машины желания все больше и больше становятся машинами театра: Сверх-Я, импульс смерти как deus ex machina. Эти машины начинают все в большей и большей степени функционировать за стеной, за кулисами. Это все же машины иллюзии, эффектов. Любое производство желания подавляется. Поэтому мы утверждаем, что Фрейд одновременно раскрывает желание как либидо, как производительное желание и вновь постоянно скрывает его под семейным представлением (Эдип). С психоанализом происходит та же самая история, что и с политической экономией, как ее представляет Маркс: Адам Смит и Рикардо раскрывают сущность богатства в производительном труде, и они же скрывают эту сущность в представлении о собственности. Такое сглаживание, умиротворение желания на семейной сцене приводит к тому, что психоанализ недооценивает психоз и сообщает самому неврозу такую интерпретацию, которая искажает силы бессознательного.
— Это вы и хотите сказать, когда говорите об «идеалистическом повороте» в психоанализе, связанном с Эдипом, и когда пытаетесь противопоставить новый материализм идеализму в психиатрии? Как соотносятся материализм и идеализм в области психоанализа?
Ж. Д.: Нашей атаке подвергается идеология, которая могла бы стать идеологией психоанализа. Это сам психоанализ, его практика и его теория. В этой связи не будет противоречием сказать о какой-то вещи, что она потрясает и в то же время изначально является извращенной. Идеалистический поворот присутствует в психоанализе с самого начала. В этом нет противоречия: цветы великолепны, и в то же время они — уже поникли. Идеализмом в психоанализе мы называем всю систему умиротворений, сглаживаний, редукций в аналитической теории и на практике: сведение производства желания к системе представлений, называемых бессознательными, к соответствующим каузальным формам, выражениям и понятиям; сведение фабрик бессознательного к театральной сцене, к Эдипу, к Гамлету; сведение социальных инвестиций либидо к семейным инвестициям, умиротворение желания в координатах семьи, а также самого Эдипа. Мы не хотим утверждать, что Эдип — изобретение психоанализа. Он только отвечает на запросы реальности, люди уже приходят со своим Эдипом. Психоанализ только и делает, что возводит Эдипа в квадрат, создает проекцию Эдипа, переносит Эдипа на Эдипа, и все это происходит на диване, словно на маленьком островке грязной земли. Но семейный Эдип, Эдип аналитиков, является, в сущности, аппаратом репрессии над машиной желания и ни в коей мере — формой самого бессознательного. Мы не хотим утверждать, что Эдип, или его эквивалент, изменяется вместе с рассматриваемыми нами социальными формами. Мы, скорее, полагали бы, вместе со структуралистами, что он остается неизменным инвариантом. Но это инвариант отклонения сил бессознательного. Поэтому мы и нападаем на комплекс Эдипа, — не от имени тех обществ, которые не допускают его существования, а от имени тех, что признают его в высшей степени, от имени нашего капиталистического общества. Мы нападаем на него не от имени идей, претендующих на управление сексуальностью, а от имени самой сексуальности, которая не сводится к «маленькой грязной семейной тайне». И мы не делаем различия между воображаемыми вариациями Эдипа и структуралистским инвариантом, потому что это всегда один и тот же тупик в обоих концах улицы, одно и то же подавление машин желания. То, что в психоанализе называют разрешением комплекса Эдипа или его разложением, не вызывает ничего, кроме смеха; это бесконечная операция, нескончаемый анализ, заражение Эдипом, его передача от отца к сыну. Можно сойти с ума от тех глупостей, которые произносятся от имени Эдипа, и в первую очередь о ребенке.
[небольшой пропуск текста] связаны с реальными проблемами: здесь нет идеологии). Вечную угрозу для революционных аппаратов предоставляет создание пуританской концепции интересов, которые осуществляются всегда только в пользу одной фракции угнетенного класса, так что в результате эта фракция выделяется в особую касту и встраивается в иерархию угнетателей. Чем выше поднимаются по этой иерархии, даже псевдореволюционной, тем меньше возможно выражение желания (вместо этого оно появляется в низовых организациях, сколь бы деформированным оно ни было). Фашизму у власти мы противопоставляем активные и позитивные линии бегства, потому что эти линии приводят к желанию, к машинам желания и к организации социального поля желания: не убегать самому или «персонально», а так, словно лопается труба или вскрывается нарыв. Пропускать потоки под социальными кодами, которые стремятся сообщить им направление, преградить им путь. Нет никакой позиции желания против угнетения, какой бы локальной и микроскопической эта позиция не была, она не затрагивает мало-помалу всю капиталистическую систему в целом и не способствует бегству от нее. Мы разоблачаем все эти темы противопоставления человека машине, человека, отчужденного машиной и т. д. После майского движения власть, поддержанная левыми псевдо-организациями, пыталась заставить поверить, что все дело было в чрезвычайно испорченных молодых людях, боровшихся против общества потребления, тогда как настоящие рабочие прекрасно понимали, где их подлинные интересы. Никогда не было борьбы против общества потребления, это понятие для слабоумных. Мы, наоборот, говорим, что потребление никогда не достигало достаточного уровня: никогда интересы не окажутся на стороне революции, если линии желания не достигнут точки, где желание и машина действуют заодно, так чтобы развернуться против данностей, например, капиталистического общества, данностей, называемых естественными. Этой точки, с одной стороны, легко достичь, потому что она принадлежит самому крохотному желанию, и в то же время к ней трудно подобраться, так как она привлекает к себе все инвестиции бессознательного.
Ж. Д.: В этом смысле речь о единстве этой книги вообще не идет. Есть два аспекта: первый — это критика Эдипа и психоанализа, второй — исследование капитализма и его отношения к шизофрении. Причем первый аспект тесно связан со вторым. Мы нападаем на следующие положения психоанализа, касающиеся его практики не меньше, чем теории: его культ Эдипа, его редукцию к либидо и к семейным инвестициям, даже под отдаленными и обобщенными формами структурализма и символизма. Мы утверждаем, что либидо отталкивается от отличающихся от предсознательных инвестиций интереса бессознательных инвестиций, которые, однако, приносят на социальное поле не меньше, чем первые. Еще раз о бреде: нас спрашивали, видели ли мы когда-нибудь шизофреника, а нам следует спросить психоаналитиков, слышали ли они когда-нибудь его бред. Этот бред является всемирно-историческим, а не семейным. Бредят о китайцах, о немцах, о Жанне д'Арк, о Великих Моголах, об арийцах и евреях, о деньгах, о власти и производстве, а совсем не о папе-маме. Скорее, замечательный семейный роман сильно зависит от бессознательных социальных инвестиций, которые появляются в бреду, но не наоборот. Мы пытаемся показать, в каком смысле это истинно уже для ребенка. Мы предлагаем шизоанализ, который противоположен психоанализу. Можно ограничиться только двумя пунктами, на которые натыкается психоанализ: он не добирается до машин желания, потому что придерживается Эдиповых структур и фигур; он не доходит до социальных инвестиций либидо, потому что придерживается семейных инвестиций. Это хорошо видно на образцовом психоанализе in vitro у президента Шрёбера. Нас интересует то, что не интересует психоанализ: чем для тебя являются твои машины желания? Что представляет собой твой бред на поле социального? Единство нашей книги в том, что недостаточность психоанализа кажется нам связанной как с его глубокой укорененностью в капиталистическом обществе, так и с невежеством в отношении основ шизофрении. Психоанализ похож на капитализм: он действительно ограничен шизофренией, но все время переходит эту границу и постоянно пытается это делать при помощи магических заклинаний.
12
Виктор Тауск (1877–1919) — один из учеников Фрейда, словак по происхождению, покончил жизнь самоубийством.
13
Пауль Шрёбер — немецкий судья, ставшей пациентом психиатров в 1884 г. в возрасте 42 лет и остававшийся им в течение 27 лет; опубликовал книгу «Воспоминания нервнобольного», которую Фрейд использовал при изучении паранойи.