Он не спал в тот момент, когда доктор вошел в палату, изучая диаграмму, прикрепленную к планшету металлическим зажимом.
— Добрый день, — произнес врач, заметив безмолвно взирающего на него пациента. Последовала привычная процедура осмотра, после чего доктор облокотился о спинку кровати и спросил:
— Понимаете ли вы, что находитесь в больнице, и к тому же в плачевном состоянии?
— Был ли… это несчастный случай?
— Нет, сержант Рул. Американское посольство в Каире взорвали около месяца назад. Вы оказались в числе тех немногих, кому посчастливилось выжить. Вас выкопали из-под развалин, после чего доставили сюда. Когда поправитесь, сможете отправиться домой.
— Что… что со мной случилось?
Губы доктора тронула слабая улыбка.
— Будет проще перечислить, чего с вами не случилось. — Он потер подбородок. — Хотите правду?
Пациент едва заметно кивнул, и доктор продолжил говорить со всей прямотой:
— Левая часть тела оказалась придавленной бетонной стеной, которая раздробила практически все кости. Мы собрали, что могли. Ну, а остальное… — Тут доктор сделал паузу и глубоко вздохнул. — В общем, над остальным придется изрядно попотеть специалистам у вас на родине. Процесс окончательного выздоровления, друг мой, затянется на долгое время — я бы сказал, месяцев на восемь, хотя в действительности может потребоваться в два раза больший срок, а также несколько операций.
На забинтованном лице отразилась горечь, которую доктор с трудом мог переносить, хотя, пройдя поля сражения во Вьетнаме, многое повидал на своем веку.
— Я… буду?..
— На данном этапе любой прогноз не более чем предположение. Ваше выздоровление в значительной степени зависит от вас самого и от вашего настроя. Хотите ли вы снова обрести способность ходить, например?
— Не только ходить, но и бегать, — угрюмо заявил морской офицер.
Доктор подавил рвущийся наружу смех.
— Вот и славно. Сейчас ваша работа заключается в том, чтобы набраться сил, и тогда мы сможем залатать вас.
Врач легонько потрепал его по правому плечу и уже развернулся, намереваясь уйти.
— Док? — позвал пациент хриплым голосом. — А что с глазом?
Эскулап сочувственно посмотрел на лежащего перед ним человека.
— Мне очень жаль, сержант Рул, глаз нам сохранить не удалось.
Доктор поспешно вышел из палаты, пытаясь проглотить комок, стоящий у него в горле. Самым красноречивым проявлением отчаяния из всех, чему он когда-либо становился свидетелем, явилась эта одинокая слеза, сползающая по впалой, заросшей щетиной щеке.
Джорджу Рулу позволили навестить сына на следующий день. Он подошел к кровати и пожал правую руку Тревора. Затем медленно опустился на стоящий рядом стул. Молодой человек не мог припомнить ни единого случая, когда бы его отец плакал, даже на похоронах его матери несколько лет назад. Теперь же прокурор из Филадельфии, внушающий ужас всякому дающему ложные показания свидетелю, рыдал навзрыд.
— Должно быть, я выгляжу хуже, чем сам считал, — неуклюже попытался пошутить Тревор. — Ты шокирован?
Отец взял себя в руки. Медработники предупредили его о необходимости демонстрировать оптимистичный настрой.
— Нет, не шокирован. Я же видел тебя, когда ты только поступил. Поверь мне, с тех пор ты значительно окреп.
— Значит, тогда я выглядел запредельно плохо, потому что даже сейчас чувствую себя чертовски паршиво.
— Пока ты находился в коме, мне позволяли навещать тебя всего лишь раз в день, а после того, как пришел в сознание, вообще запретили визиты. С тобой все будет хорошо, сынок, очень хорошо. Я уже беседовал с докторами из Штатов, хирургами-ортопедами, которые…
— Можешь для меня кое-что сделать, папа?
— Все, что пожелаешь.
Прежде Тревор с отцом не особо ладили. Не будь сейчас молодой человек так глубоко погружен в собственные мысли, он заметил бы значительную перемену, произошедшую с Джорджем.
— Проверь список убитых, раненых и пропавших без вести. Выясни, выкарабкался ли сержант Ричард Страуд.
— Сынок, тебе не следует волноваться…
— Выполнишь мою просьбу? — простонал Тревор, чувствуя почти физический дискомфорт от посещения отца.
— Да-да, конечно, — поспешил заверить Джордж, видя растущее беспокойство сына. — Страуд, говоришь?
— Да. Ричард Страуд.
— Твой друг?
— Да. Всем сердцем надеюсь, что он не погиб. В противном случае его смерть будет на моей совести.
— Как такое возможно, Тревор?
— Потому что последнее, что я помню, — это то, как я завалился спать на его койке.
— Пссс, Страуд! Не спишь, приятель?
— Нет, — последовал ворчливый ответ. — Ради всего святого, Ловелас, сейчас три часа ночи. Ты пьян, что ли?
— А не пропустить ли нам по стаканчику? Ричард Страуд сел на своей койке, прогоняя остатки сна.
— Те еще выдались выходные, а?
— Прекрасно провел время. Ты когда-нибудь испытывал оргазм?
Страуд засмеялся.
— Ты чертовски пьян. Давай я помогу тебе снять брюки.
— Оргазм, оргазм. Помнится, за прошедшую ночь я пережил три. Или четыре?
— Четыре? Это рекорд даже для тебя, не так ли? Тревор нацелил дрожащий палец прямо на кончик носа Ричарда.
— П-послушай-ка, С-Страуд. Т-ты всегда д-думаешь обо мне с-самое х-худшее. Я о выпивке тебе говорю. Оргазм называется. Мешаешь водку с ликером и… Я уже без брюк или как?
— Будешь, если по очереди поднимешь ноги.
— Ох! — Тревор Рул повалился на койку Ричарда, увлекая того за собой и глупо ухмыляясь. — Знаешь Беки?
— А мне казалось, ее зовут Бренда, — отозвался Страуд, высвобождаясь из хватки приятеля.
— Ах да. Когда я теперь о ней вспоминаю, мне думается — я точно уверен! — что ее имя Бренда. И у нее отличные ножки. — Он похотливо подмигнул Ричарду, пока тот стаскивал с него рубашку. — А бедра какие сильные! Понимаешь, что я имею в виду?
Страуд лишь засмеялся и покачал головой:
— Понимаю, конечно, но не считаю, что полковник Дэниелс пришел бы в восторг, узнав, как ты тут разглагольствуешь о сильных бедрах его дочери.
— Мне кажется, я ее люблю, — заявил Тревор с серьезностью, на которую способен только очень пьяный человек. Заявление было подкреплено громкой отрыжкой.
— Не сомневаюсь. На прошлой неделе ты был влюблен в брюнетку-секретаршу с третьего этажа. А неделей ранее ее место в твоем сердце занимала блондинка-журналистка. Ну же, Ловелас, давай положим тебя на твою собственную койку.
Обхватив Тревора одной рукой, он попытался поднять его, но тот был невероятно тяжел, и лишь глупо ухмылялся.
— Ладно, у меня идея получше, — сказал Ричард, осознав, что с приятелем ему не справиться. — Почему бы тебе просто не переночевать на моей койке?
Тревор красноречиво откинулся на подушки, а Страуд стал пробираться в темноте к его койке. Устроившись на матрасе, он произнес:
— Спокойной ночи!
Подняв голову, он заметил, как Тревор машет ему рукой.
— Спокойной ночи! — повторил он.
В ту ночь в посольстве взорвалась заложенная террористами бомба.
Выздоровление Тревора оказалось более болезненным, чем он предполагал. Пришлось провести месяц в госпитале в Западной Германии, прежде чем его отправили домой. Светила медицины, осматривавшие его, выходили из палаты, угрюмо качая головой. Левая часть его тела продолжала оставаться недвижимой.
— Подлатайте меня, — настойчиво повторял Тревор, — сделайте, что в ваших силах. А закончу я сам. Верьте моим словам — отсюда выйду на своих ногах.
Он заставлял сиделок читать ему все газетные статьи о взрыве в посольстве, переживая по очереди недоверие, затем отчаяние и, наконец, гнев. Гнев был особенно целителен, потому что давал силы бороться с болью, мириться с последствиями операций, следовавших одна за другой, выдерживать продолжительные курсы физиотерапии.