Была и еще причина, почему я спешил хотя бы на время уехать из полка, — это мои вконец разладившиеся отношения с Лобановым.
После построения, где был зачитан приказ из дивизии, товарищи подходили ко мне и поздравляли с новым назначением, были рады за меня, говорили какие-то приятные слова, немножко шутили, называли своим наставником. А Семенихин, пожав мою руку, прямо сказал:
— Теперь вы должны быть образцом не только для экипажа, но и для всего звена. Надеюсь в скором времени услышать, что ваше звено объявлено отличным.
— Постараюсь, — сказал я, испытывая радостное чувство за добрые слова товарищей и командиров.
Но эту радость омрачил Лобанов. Он тоже подошел и с усмешечкой протянул руку.
Я думал, что он перестал дуться на меня за критику, и с удовольствием сжал ему крепкую ладонь.
— Спасибо тебе, — не выпуская моей, сказал он. — Подсидел все-таки. Герой!
До моего сознания не сразу дошли его слова, а потом, когда их смысл стал ясным, я вдруг почувствовал, как катастрофически краснею.
Он поморщился:
— О, да ты еще можешь стыдиться. Я повернулся к нему боком:
— Так думать глупо.
— Зачем же ты думаешь? — живо спросил он. — Или совесть заела?
Да, мне было немного совестно. Я помнил тот день, когда Истомин забрал из строевого отдела документы на Лобанова, подготовленные к отсылке в дивизию, вместо них чуть позднее были посланы мои. Мне об этом рассказал по секрету писарь строевого отдела. Нет, я не стал бы выступать на собрании, если бы знал, что так получится. Но теперь об этом можно было только сожалеть.
— Ты извини, но так думать… Я не хотел, я не знал… — лепетал я, чувствуя себя виноватым. Это подлило масла в огонь.
— А, брось! Скажи, решил выслужиться, мой командир звена, — в последние слова он постарался вложить как можно больше яду. — Ну, ну, продолжай в том же духе и далеко пойдешь. — Он приложил руку к козырьку и громко щелкнул каблуками. Со стороны, наверно, все выглядело очень трогательно. Товарищ поздравляет товарища с повышением в должности.
Тогда я так и не нашелся, что ответить Лобанову, а потом жалел, что не сумел отбрить его хорошенько. Нужные слова всегда приходят потом.
Жить с Лобановым в одной квартире, встречаться в коридоре, на кухне, в ванной стало в тягость.
«А в отдалении улягутся страсти, все сгладится», — думал я, уезжая на сборы.
На пристань проводить меня пришли Мокрушин и Брякин. Брякин взял из рук у Люси дочку и стал строить ей рожицы, щелкать языком.
— Вот учись, как надо заниматься с ребенком, — сказала мне Люся с улыбкой. — Будет идеальным папашей. — А потом обратилась к нему: — Что Майя пишет?
Брякин нахмурился и передал девочку, в глаза он старался не смотреть. Люся повторила вопрос, не замечая его недовольства.
— Не знаю.
— Разве вы не переписываетесь?
— У них крупные разногласия, — сказал Мокрушин.
— Опять! — всплеснула руками Люся. Она уже однажды мирила Брякина с Майей. — И что вы делите?
— Брякин после демобилизации хочет ехать на целину. И ее зовет, а она отказывается.
Люся вздохнула:
— Я, может, тоже не хотела бы жить в нашем «лесном гарнизоне». А приходится. Жить надо там, где мы нужней. Ты правильно решил, Толя. И я ей напишу. Я заставлю ее покраснеть.
— Не надо, — сказал Брякин.
— Нет, надо, — Люся поняла, что Брякину хочется помириться с Майей, но от своего он не собирался отступать. И это мне нравилось.
Время на сборах пролетело быстро. Мы жили прямо на аэродроме в разборных домиках. Программа была настолько уплотненной, насыщенной самыми разнообразными дисциплинами, что летчики не могли выкроить несколько минут, чтобы написать письмо или почитать книгу. Даже по воскресеньям были страшно заняты. Теоретическая подготовка сменялась практическими занятиями на аэродроме, а те в свою очередь — полетами. Отрабатывали технику пилотирования и самолетовождения днем в простых, а потом в сложных условиях, групповую слетанность.
По каждому виду давалось по два, а то и три полета. Наши инструкторы (это были лучшие летчики из других частей) проверяли качество выполнения нами всех элементов того или иного полета, узнавали наши возможности как будущих инструкторов. Потом нам показывали, как нужно правильно выполнять то или другое упражнение, потом сажали на свое место и, поднявшись в воздух, намеренно делали ошибки и заставляли нас, молодых командиров звеньев, исправлять их.