Кто бы мог подумать, что моя худенькая, с фигурой подростка жена так похорошеет и поправится после рождения дочки. Я прекрасно помнил, какой встретил ее в роддоме.
Я поцеловал ее в шею.
— Ты…
Я был очарован ее видом и от волнения стал выражаться стихами.
Идя домой, мы разговаривали о новостях, которые произошли в гарнизоне за мое отсутствие.
— Ты с нашей новой соседкой познакомился? — спросила Люся, вышагивая, как по половичке, мелкими радостными шажками, и при этом смотрела на дочку, которую я вез В коляске.
— Да, уже. Как же это все произошло? Что может быть общего между ними? — А про себя: «А дочка наша тоже начинает округляться».
— Милый, а может быть, и не нужно, чтобы было много общего?
— Тебе она нравится?
— Она смешная.
— И глупая, — добавил я.
— Не надо делать скороспелые выводы.
— А Мишка умница. Мудрец и философ.
— Вот они и будут дополнять один другого, — Люся улыбнулась. — Может быть, она расшевелит его.
— Не знаю. Кто хоть она?
— Жанна? Она никто. Кончила десятилетку. Работала немного табельщицей. Да разве в этом дело? У нее хороший характер. С ней легко и просто. Я уверена, что она тебе понравится.
Около дома нас ждала Верочка Струнника с сыном на руках. Увидев меня, она почему-то засмущалась и вопросительно посмотрела на Люсю своими большими серыми глазами.
— Пойдем, пойдем, Вера. — Люся повернулась ко мне. — Я прикармливаю Гивушку своим молоком. В родильном им только до трех месяцев отпускали. Теперь предложили перейти на искусственное кормление. Но это совсем не то. Ученые пока еще не придумали замены женскому молоку.
Я испугался. А вдруг это делается в ущерб здоровью? Люся, кажется, поняла меня.
— И мне хорошо, не надо сцеживать. — Она усмехнулась. — Никогда не думала, что у меня будет так много молока. Откуда только берется?
Теперь, когда стало ясно, что жена и дочь в полной безопасности, я устыдился. Мы часто бываем великодушны задним числом.
Пока Люся кормила маленького Гивика, мы разговаривали со Стрункиной о Сливко.
— Сначала хандрил, скучал по небу, — говорила Верочка, — а теперь стал привыкать. Много занимается. А в сыне души не чает. Роман даже находит, что сын на него похож, — она улыбнулась. — В общем, живем…
Вечером ко мне пришли товарищи. Сначала Миша Шатунов. Он выглядел удивительно опрятно. В его наутюженной одежде появился даже какой-то лоск. Узел галстука больше уже не поднимал уголков на воротничке рубашки.
Я поздравил его с законным браком, подумав: «Не так-то уж плохо, видно, тебе живется».
— Да вот, женился, — он развел руками, — пора, говорят, — и перевел речь на другое.
— Скоро будем менять лошадок, — шепнул он между прочим. Его сообщение страшно удивило меня.
— Не может быть! Давно ли мы пересели на этих? Ты, конечно, разыгрываешь меня?
— Наши инструкторы уже уехали за ними. В тот же центр переучивания.
Перед моим взором предстала пузатая приземистая машина с тонкими короткими крыльями, откинутыми назад, которую испытывал и доводил Яшкин. Сколько часов мы провели около нее, мечтая о том времени, когда вот так же, как Яшкин, сядем в нее и взмоем свечой кверху, не пробежав и половины полосы.
«Доведется ли полетать на такой?» — думали наши «старики». Однако прошло немного времени, а полк уже получает эти сверхзвуковые самолеты. А другие истребительные полки из войск ПВО получили их еще в прошлом году.
— Истомин тоже уехал?
— Тоже.
— Трудно мне будет без комэска.
— Ну полно! В твоем звене хорошие, сильные ребята. Я стал спрашивать, далеко ли продвинулись по плану боевой подготовки летчики в мое отсутствие.
Шатунов говорил, скупо, но метко охарактеризовывал каждого из летчиков.
— Впереди всех, конечно, Лобанов?
— Не сказал бы. Кольке теперь меньше доверяют. И этим у него пошатнули веру в себя. Осторожничать стал. Особенно когда заходит в хвост.
— Ну, это он обжегся на молоке, теперь дует на воду.
— И это возможно. Только, знаешь, осторожность — вещь хорошая, но… — он замолчал, и я понял, что скрывалось за этим «но». Был у нас в полку один осторожный летчик и способный, может быть, не менее, чем Лобанов. А вот теперь ходит в адъютантах.
«Надо его разубедить, — подумал я. — Но как? Попробуй сказать этому страшно мнительному парню, что он боится заходить в хвост. Обидится смертельно. А потом, при следующем же полете, сгоряча сунется в струю, и неизвестно, к чему это приведет». Мне всегда казалось, что удаль Лобанова немножко показная, рассчитанная на зрителей.