Из раскрытых окон слышалось гудение электродвигателей, где-то шипел воздух и раздавались ритмичные щелчки. На испытательных стендах и приспособлениях проверялись различные агрегаты и приборы. Потом все звуки покрыл треск пневмомолотка — это что-то клепали внутри расстыкованного фюзеляжа.
Я вошел в ангар и тотчас же невольно остановился при виде своего самолета, расчлененного на множество частей. Они лежали на низеньких стеллажах, выкрашенных в красный цвет.
«Быстро распотрошили. А ведь еще вчера вся эта груда металла могла нестись со сверхзвуковой скоростью», — почему-то подумал я.
Около расстыкованного фюзеляжа хлопотали механики из группы регламентных работ по самолету и двигателю. Лейтенант Герасимов, присев на корточки, объяснял молоденькому солдату, что перетянутый болт хуже переносит вибрацию.
— В полете во время перегрузок он может лопнуть. Надо ж это понимать.
Вот так когда-то он учил и Мокрушина. Сколько человек прошло через руки этого ветерана, везде и всюду заботившегося об экономии материалов, о продлении жизни боевой техники!
Я слышал, по его предложению в ТЭЧ ввели даже лицевые счета экономии.
Подошел старшина Лерман. Он только что приехал с курсов усовершенствования и теперь замещал начальника группы по вооружению.
— Как идет работа? — спросил я его.
— По графику, — он посмотрел на Герасимова, и его румяное и круглое, как шар, лицо напряглось.
«Все понятно, — сказал я себе, пытаясь скрыть улыбку, — недавно в ТЭЧ подводились итоги соревнования между группами. Группа Герасимова вышла на первое место. Это задело Лермана, надеявшегося на победу».
— Можно на минутку? — попросил Лерман. — По очень важному делу.
— Разумеется. — Нет, здесь было что-то другое. Ах вот оно что! Лерман являлся секретарем комсомольской организации ТЭЧ. Сейчас будет просить выступить перед комсомольцами с какой-нибудь беседой. Мне уже приходилось это делать. Но я снова не отгадал.
— Когда последний раз вы пользовались антиобледенительной смесью? — он хитровато прищурил черные маслянисто-блестящие глаза.
— Недели две назад, а что такое? Лерман ответил не сразу.
— Понимаете, какое дело, — он с опаской поворочал по сторонам круглой кудлатой головой, — в общем, из бачка на вашем самолете исчез почти весь спирт.
— Как исчез?
— Так. По документам вам дозаливали спирт три дня назад, а при разборке самолета обнаружилось, что спирта не хватает. Пропажа произошла или вчера после полетов на стоянке, или сегодня утром у нас. С Мокрушиным я разговаривал: он отрицает возможность пропажи на стоянке.
— А что говорит механик?
— Не спрашивал. И вообще шума мы не поднимали, чтобы не спугнуть воров, а то быстро заметут следы, — он снова огляделся кругом.
— Может, это и верно. Но каким же образом вы думаете напасть на след?
— Хотел посоветоваться с вами.
— Я плохой советчик в этом деле. Но уж коли просишь — скажу. Вашему бюро нужно вынести этот вопрос на открытое комсомольское собрание. Один ничего не узнаешь, а если за дело возьмется коллектив, то, я уверен, воришка будет пойман.
— Может быть, и верно, — в тон мне сказал Лерман. — Но только торопиться с собранием не нужно. Мы решили сначала поискать следы.
Разговор этот, по правде сказать, не способствовал хорошему настроению. Стало как-то не по себе. «Нам доверили такую чудесную технику, — думал я. — А кто-то из нас не оправдывает доверия. Человек, воспользовавшийся спиртом, подорвал боеготовность самолета в сложных метеорологических условиях».
— А где Мокрушин? — спросил я у Лермана.
— Ушел на стоянку. Подождите его.
Я подошел к механикам, которые возились у шасси: заменяли тормозные колодки и камеры у колес, набивали масленки на стойках шасси. Здесь же крутился начальник ТЭЧ. Капитана Осипова ничем нельзя было отличить от других. Только, может, комбинезон его стирался чаще и оттого казался светлее. На голову была напялена, солдатская пилотка, захватанная сверху.
— Страшно неудобно в фуражке, — сказал он мне, словно извиняясь за что-то, и кивнул на работавших по соседству представителей с завода-поставщика. — Вот такую нам надо форму для работы. (На представителях были темно-синие береты.)
Дежурный объявил перерыв. Осипов надел висевшую на гвоздике фуражку и сразу стал казаться старше лет на десять. Рябоватое обветренное лицо его, с красными прожилками на широких скулах приняло озабоченное выражение:
— А ну-ка, ребята, в курилку! Кому был сигнал? — сказал он копошившимся у наших ног специалистам.