осознать тот факт, что люди справляются со своим горем по-разному. Пока я ежедневно
скучал по маме, научившись жить с этой болью, которая так и причиняла дискомфорт, я
просто принял это как данность. Мой отец же напротив абстрагировался от боли,
отгородившись от этой потери, отказываясь говорить о маме за исключением редких
случаев. И даже после этого, вместо того, чтобы поговорить о ней, он срывался так, как он
делал это сегодня.
Мне следовало игнорировать нападки отца, но я не мог ничего сделать с собой.
— Если вернуться в август месяц, то тогда ты весьма хорошо отзывался о ресторане.
Ты даже говорил, что это очень порадовало бы маму.
— Это было до того, как я узнал, что ты используешь память своей матери, чтобы
валять дурака, — сказал отец, прикончив свой скотч в два глотка и переключившись на
Шардоне.
Я не был уверен, имел ли он в виду мои отношения с Гвен или что ресторан отвлекал
меня, но в любом случае я не собирался захватывать его наживку. Не в присутствии Гвен.
Не на фоне всех остальных проблем.
Я открыл рот, чтобы поменять тему разговора, но отец перебил меня, хлопнув
кулаком по столу, что задребезжало столовое серебро.
— Мне хочется верить в то, что у тебя достаточно мозгов, чтобы не омрачать память
своей матери еще больше, когда ты будешь произносить речь на празднике в честь Нового
Года. Ты сможешь справиться с этим. Я прав, сын?
Напряжение в комнате было осязаемо. Крис напевал себе под нос, рассматривая
картины, висевшие на стене, в то время как Роуз что-то бормотала по поводу того, каким
был вкусным кукурузный хлеб и как аппетитно выглядела мускатная тыква,
глазированная кленовым сиропом. Гвен опустила руку на мое колено, оказывая
молчаливую поддержку, она выглядела спокойной, уравновешенной.
— Как насчет того, чтобы попробовать блюда до того, как все остынет? —
воскликнула Роуз, ее голос был на порядок выше, чем это было на кухне. — Начинайте
прямо сейчас. Давайте, наполняйте свои тарелки.
Следующие несколько минут, пока все обходили стороной жареную индейку,
обстановка немного разрядилась. Все, кроме отца болтали ни о чем, мы с Крисом
обменивались своими впечатлениями от волонтерской работы этим утром, Гвен
рассказывала о новом специальном меню для ресторана, над которым она работала, и мы
все вместе обсуждали то, как Detroit Lions разгромили сегодня the Philadelphia Eagles. Это
было плохой новостью для the Blizzards, потому что the Lions были в хорошей форме, и
мы могли с ними встретиться в Суперкубке.
Когда мы уже собирались приступить к еде, отец поднял свой бокал с красным
вином и произнес:
— За детей, которые заставляют нас испытывать гордость. Или только притворяться,
что это так.
Роуз подняла свой бокал с шампанским к хрустальной люстре, свисавшей с потолка.
130
— За наших детей, — повторила она, изобразив на лице жалкое подобие улыбки.
Мне, Крису и Гвен ничего не оставалось кроме как чокнуться с ней своими бокалами,
поддерживая попытку отца пошутить.
Какое-то время мы ели в тишине, отодвигая от себя индейку, и топили картофельное
пюре в подливе. Казалось, только отец получал наслаждение от еды, поглощая
запеченную брюссельскую капусту, батат и клюквенный соус, как будто это было
основным блюдом.
— Эй, Стоунстрит, прекращай уже быть таким жадным с хлебом. Передавай его
сюда, — сказал Крис. Учитывая то, что у него на тарелке по-прежнему лежала нетронутой
булочка с маслом, я мог предположить, что он пытался начать разговор, не важно,
насколько поверхностным тот был.
— Конечно, — сказал я, двигая корзину к нему.
— Вы только посмотрите, какое чудо. Вы двое можете сделать простую передачу. Я
начинаю думать, что вы оба забыли основы игры в футбол, — сказал отец, его голос был
громким и невнятным. Он сделал еще один большой глоток красного вина, уже допив
Шардоне.
— А теперь, Боб, вспомни, что во время ужина никаких разговоров о Blizzards, —