Мы почти сразу выяснили, почему Шото сейчас не дома.
– А зачем я там? – он коснулся мочки уха, будто она чесалась.
«Обманывает», – понял я.
Работа в хосписе часто вскрывает ситуации, когда родственники не знают, как ухаживать за больным, как кормить их, как вести себя, что говорить. Почти всегда эти люди растеряны, перепуганы, в панике или депрессии. Поэтому нередко родственники просят хоспис взять больного в стационар. В нашем случае было не так. Родственники Шото не инициировали его перевод сюда. Но ведь мы отлично понимаем, что если бы супруг, дети, родители, близкие были готовы стать для больного поддержкой в этот трудный момент, они бы никогда не отправили его в чужое место. Так что, когда такое случается, понятно, в каком психологистом состоянии находятся близкие больного.
Я уже видел фронт работы для Дака. По большому счёту, никогда не знаешь, будет ли готов человек пойти на такое. Но цель была ясна: Шото живёт дома в заботе и поддержке близких. А там, как карта ляжет. Я не раз уже испытывал поражение в таких делах.
Мы с Даком сидели на стульях напротив Шото, который переместился за стол. Мне нужно было точно выдержать линию поведения: с одной стороны, дать возможность работать Даку, а с другой, не молчать, как истукан, вызывая подозрение. Ведь люди чувствуют ложь интуитивно. Я поднялся и сказал, обращаясь к Даку:
– Загляну к заведующей… ненадолго.
Увидев его испуганное лицо и убедившись, что на меня не смотрит Шото, я акцентированно моргнул. Дак уже знал, что этот жест означал: «Работай», то есть, держи СВ. Без этого наше пребывание здесь становилось бессмысленным.
Через 15минут я заглянул в палату:
– Прошу прощения, Вы не будете против, если я здесь тихонько поработаю? Мне нужно срочно переслать пару файлов. Интернет здесь неважный, а возле окна, надеюсь, мне удастся поймать 4G.
Шото одобрительно кивнул головой, и я начал имитировать работу с айпадом, удерживая внимание на Даке и на происходящем с ним.
Спустя полтора часа мы вышли из здания. До офиса Дака ехать отсюда минут сорок, и я попросил водителя не гнать, чтобы мы успели поговорить. Понятно, что у Дака были вопросы.
– Я сомневаюсь, что можно помочь больному, да и вообще человеку, если он не понимает природу сознания. Всё то, что я уже понимаю.
– Здесь задача другая. Есть люди, которые готовы встретить смерть, а есть те, кто нет. И мы сейчас находимся рядом с тем, кто явно не готов. Таких большинство.
– И какой подход к ним?
– Помнишь CВ?
– Да.
– Ты общаешься с ними с этого уровня.
– И всё?
– И всё.
– Не понимаю…
– Что делает обычный волонтёр в хосписе? Не тот, кто помогает с транспортом, собирает пожертвования и прочее подобное. Я имею в виду тех, кто вступает в контакт с умирающим и его близкими. Они встречаются с замешательством людей, с их унынием, страхом, горем. На первый взгляд, этот человек похож на психолога. Такой волонтёр спрашивает умирающего человека, чем он ему может помочь, сталкивается с его неверием, подозрением, другими проявлениями протеста. Того самого… Помнишь, что такое протест?
Он кивнул.
– Я напомню. Это непринятие «данности, как есть». К примеру, идёт дождь. Его можно остановить? Нет. Но человек не хочет, чтобы дождь шёл. Он протестует, создавая психическое напряжение, поскольку хочет остановить то, что невозможно. Это напряжение не простое. Оно будто чёрная дыра всасывает духовное сознание в себя. Человек теряет связь с высшими силами, с Богом. Но ведь со смертью то же самое! Не принимая её, человек хочет остановить «дождь». Понимаешь? И в этот момент он не может оставаться с Богом.
– Почему?
– Его сознание в «чёрной дыре», в фантоме. Когда человек протестует, фантом засасывает его сознание. Духовное сознание похоже на подводную лодку: если она под водой, её не может увидеть спутник (высшее Я).
– Я понял! – воскликнул Дэн, – если я удерживаю СВ, я как бы принудительно удерживаю умирающего с Богом.
– Ну, вот, ты и понял всё. Есть только один нюанс. У тебя не будет сразу получаться. Помнишь, что мы делали, перед тем, как зайти в палату?
Он кивнул.
– И вспомни, что с тобой происходило в начале общения.
– Да, уж, – Дак скривил лицо.
– Но! – Я посмотрел на него, чтобы убедиться, что его внимание со мной. – Ты уже мог взять эту «штангу на грудь», – я показал пальцами кавычки. – Ты смог оставаться со смертью, но не терпеть, когда эта экзекуция окончится, а как бы желая продолжать испытывать то, что ты в этот момент испытывал — весьма неприятное. То есть, ты в первую очередь работаешь с собой, а не с пациентом. Понятно?