— Арлин и Астерот — просто хорошие друзья, — с насмешкой думала она, глядя на маму и герцога. И хотя Дейю она любила всем сердцем, Селина все же понимала, что душа ее ничего общего с душой Вильфарадейи не находит. Разве что на уровне силы и духа они обе склонялись к кошачьим обличиям и разного рода пламени, но у Арлин существа-облики получались агрессивные и яростные, тогда как Селина старалась представлять мягких и пушистых кошек. Да и пламя в душе Дейи горело не то алое, не то серебристо-белое — яркое, безудержное, тогда как Селина чувствовала внутри себя затаенные пурпурные языки, облачающие сознание в таинственные, ночные тона. И еще пушистость, периодически сменяющуюся ядовитым острословием…
В конечном счете, на волне этой странной мягкости и вкрадчивости, перемешанной с периодическим сарказмом, они и сошлись характерами с Эллионой. Архайю невозможно было предсказать: словно в радуге, в ней неведомым образом сплетались и нежность, и ярость, и игривость, и искренность, и яд. Сменяли друг друга они, казалось, беспричинно — по господствующему в настоящий момент настроению. Но Светлейший наложил на душу архайи сильный отпечаток, да и сближение с Астеротом сказалось: Элли все чаще склонялась к мягкости и нежности, до такой степени, что подчас она готова была днями напролет летать вместе с Селиной, забыв про все дела, или обсуждать с ней какой-нибудь бредовый философский выверт, сидя в беседке на берегу здешней реки. Точнее, на берегу Белой реки.
Иногда компанию им составляли Катрис со своей подругой Мироникой, но чаще те прятались где-то на отрогах Пламенеющей реки — она их больше прельщала. Что до Селины, Черную реку она недолюбливала — от нее веяло смертью, хотя относилась к ней со спокойным смирением, а Пламенеющую вообще терпеть не могла. Только Белая и оставалась, ведь четвертую, так называемую Иллюзорную, Селина не сумела обнаружить. Поговаривали, что это требует значительных магических способностей, потому как река никогда не воплощалась в материальной форме, существуя исключительно как духовный артефакт.
Почему реки называли артефактами, Селине объяснил в свое время Тарведаш, причем эту-то мысль она смогла понять, хотя и не без труда. Оказывается, потоки являли собой гигантские по масштабу и природно-творческие по происхождению предметы, вобравшие в себя силы Творца мира. Когда Селина попыталась выяснить личность существа, сотворившего Светлейший и четыре реки, Астерот с Эллионой единодушно «надели» на лица скрытнические маски и попросили ее этот вопрос больше не задавать. Тарведаш только вскользь заметил, что Небесный мир рожден одной силой, но двумя несопоставимыми по возможностям Творцами. Такая скрытность разожгла в девушке интерес, но природная размеренность и доброжелательность не позволили ей проявить особой настойчивости при выяснении загадочного обстоятельства.
И вот теперь из этого залитого солнечным светом загадочного мира, где мелодии разливаются по воздуху сладким океаном, ее выкинуло в эльфийский лес совершенно обыкновенного (по сравнению со Светлейшим) мира.
— Да, конечно, не без изюминки мирок, но как-то в нем все банально и просто. Живут люди и эльфы себе, занимаются какими-то делами: обыденно, совсем по-бытовому. И вид у всех совершенно обычный. И крылья при переходе где-то потерялись, будто и не возникали, — В этом духе она описывала свои ощущения от нового мира сестренке.
Катрис с присущей ей нервозностью и пылом упорно пыталась взбодрить Селину: то днями водила ее по затененным сине-зеленым лесам, выискивая необычных животных; то затаскивала куда-то к северным пустошам, опасно близко подбираясь к зловещим гробницам; то выдумывала еще какое авантюрное приключение. В конце концов, Селина начала «отбрыкиваться» от добродетели сестры всеми свободными частями тела, в особенности языком.
Как назло, с тех самых пор лунные эльфы сильно обозлились на нее: отчего-то источником лишних звуков и прочего негатива они считали именно ее, а не молодую герцогиню. Размышляя на эту тему, Селина вывела для себя такое заключение: "для Катрис быть колкой на язык и язвительной естественно, а у меня вечно извиняющийся тон выходит. И меры не знаю. Вот они и глядят злыднем". Себя-то она понимать умела, но вот беда: ни один из выводов применить для изменения собственной натуры ей не удавалось. Это еще больше укоренило девушку во мнении, что Арлин и Тарведаш не вложили в ее душу и частички собственных: у этих двоих умение изменять свою суть и поведение лежало едва ли не на уровне интуиции. Даже Эллиона умела мастерски преображать свою душу, мучаясь разве что с пошаговым продумыванием будущего образа и таким же пошаговым его воплощением. Для нее это явно не являлось врожденным даром — скорее идеально усвоенным инструментом.
Селина оказалась в тупике, и почему-то никто не спешил ей помочь разобраться со своими бедами. Хотя жаловаться на всех можно бесконечно, а дело-то всегда в себе: девушка сама отстраняла подальше помощников, не доверяя до конца даже Тарведашу. Она вообще привыкла на всякий случай не доверять никому: "просто природный инстинкт самосохранения" — так она объясняла добровольную изоляцию себе. Впрочем, где-то на самой грани сознания девушка понимала, что просто оправдывает врожденный страх быть обманутой, но эти мысли она гнала куда подальше от себя.
И вот теперь в тишине летней ночи Селина лежала на кроне громадного синего дуба, обдумывая свой злосчастный характер. В момент достижения крайней точки отчаяния и самобичевания, она неожиданно услышала хруст веток и мгновенно выкинула из головы все посторонние мысли. Что-что, а выяснить, разведывать и скрываться Селина умела: в маскировке и шпионаже среди лунников ей не было равных. Когда ситуация складывалась тревожная и требовала разведки, Селина не раздумывая и уже ни капельки не опасаясь, сразу же применяла свои таланты для сбора необходимой информации. Выведывать, затаиваться, наблюдать, изучать, делать выводы, молчать — почти полный перечень жизненных принципов юной странницы.
Вот и теперь она мгновенно разглядела продирающуюся сквозь непролазный бурелом медноволосую девушку. Незнакомка оказалась очень хороша собой, на взгляд Селины, — высокая, стройная, с волнистыми медными волосами да плеч и яркими серо-голубыми глазами. Пожалуй, слегка нескладная, но этот недостаток мерк на фоне ореола безудержной силы, окутывающей путницу. Силы, для Селины непривычной, но отчего-то смутно знакомой и влекущей.
"Может, все же эльфийка?", — мелькнуло в голове у разведчицы, но она тут же усомнилась в своей оценке. Столь чистый цвет глаз, конечно, подкреплял умозаключение, да вот только вела себя девушка так, словно лес являлся для нее врагом номер один. Да и деревья будто нарочно создавали на ее пути все новые и новые препятствия в виде лиан, корней и низких крон с листьями, так и лезущими в глаза, и ветками, грозящими их же втихую выколоть. По всей видимости, природе восточного леса незнакомка не нравилась, но вот самой Селине ох как приглянулась!
"Пробирается одна-одинешенька, и никто ей даже не поможет. А все равно идет и идет! Умница просто, стремится, с бесподобным напором. Сестренка бы уже разбушевалась и надавала стволам тумаков, а эта просто идет себе и идет, вопреки воле леса!". С таким ходом мыслей юная мечтательница прониклась к незнакомке еще большей заочной симпатией и попыталась бесшумно подобраться по кронам близлежащих деревьев к девушке поближе, чтобы разглядеть ее лицо. На счет темноты она не волновалась: ночью, при свете звезд и луны, Селина видела куда лучше, чем днем. Кошкой она была ночной, черной.