Вся грязь и пыль дождями смыты
Везде, куда ни кинешь взоры.
Ворота дома Го далеко
Видны у самой переправы.
А там селенье у потока,
И луга зеленеют травы.
Сверкают белыми лучами
Среди полей реки узоры,
И показались за холмами
Вдали синеющие горы.
Здесь в пору страдную в деревне
Не встретишь праздных и ленивых.
И юноша, и старец древний-
Все дружно трудятся на нивах, — вполголоса проговорила я.
Правда, поля были пусты, и ни одной живой души не видно было за пределами крепости, но во мне свежи были еще впечатления от нашей поездки. Что, интересно, будут обо мне думать, если кто-нибудь услышит, как я читаю стихи на крепостной стене? И тут же раздались шаги — знакомая легкая и осторожная поступь; и резкий голос с едва заметным поозерским акцентом спросил:
— Кого ты высматриваешь?
Я даже не пошевелилась, но легкий налет мечтательности исчез — как ни бывало. Крупный мужчина в сером свитере обошел меня и сел между зубцами стены. Кейст, которого недавно перевели с восточного участка. Я смотрела на знакомое, за два месяца до мельчайших подробностей изученное лицо, широкое, грубоватое, изрытое оспинами, с крупным ртом и необычайно яркими зелеными глазами. Я смотрела, как уже привычным для меня жестом он приглаживает вечно растрепанные светлые волосы, и молчала.
— Они приедут сюда, так? Что ты молчишь?
Кошачьи зеленые глаза внимательно смотрели мне в лицо.
— Приедут, — сказала я вяло, — Но, видишь ли, тебе не полагалось об этом знать.
— И кто так решил? — спросил он, усмехаясь, — Ты?
— Хэрринг, — сказала я, и он замолчал.
Этот мужчина был почти на двадцать лет старше меня и оттого держался со мной на равных. Я помню, когда его только перевели к нам, я считала его одним из тех Охотников, которым не суждено подняться по иерархической лестнице выше звания офицера; "чувство Воронов" у некоторых бывает словно приглушено, а по возрасту он мог бы уже быть стратегом. Но прошло несколько дней (и несколько стычек с Воронами), и я обнаружила, что этот человек чувствует Воронов гораздо лучше меня, но вот дара предвидения он был лишен начисто.
— И остальные тоже знают о Воронах? — поинтересовалась я. Так, на всякий случай.
— Торренсов среди них нет, так что вряд ли.
Вот именно. Я тоже так думала; офицер, конечно, мог догадаться, но младшие рядовые — вряд ли, а старших рядовых со мной действительно не было: только кейст, три адрая и мерд. Я смотрела на Мглистый, на реку и на холмы за рекой: жеребенка уже не было.
— Кто-то говорил мне, что ты тоже северянин, — сказала я.
— О да, правнучка Лорель, — кейст отсалютовал мне открытой ладонью, — Только у Лорель Дарринг ведь не было детей. Ты об этом знаешь?
— Я никогда не интересовалась этим.
— Да, — сказал он.
И это тихое сочувственное «да» несколько разозлило меня, а он продолжал:
— А я постоянно об этом думаю. О прошлом. Я не думал, что мы заедем так далеко на Север. Мне ведь было уже пятнадцать, когда меня забрали. Уже не так легко все забыть, как в детстве.
— Да, — сказала я тихо, хотя мне-то эти проблемы были незнакомы. Меня освободили от подобных проблем и от тяжести воспоминаний — как будто отнять у ребенка память так же просто, как забрать ключи от крепости, — Где ты родился?
— В крепости Орла.
И впрямь близко.
— Это мешает, — говорил он, — Воспоминания мешают, правда? Жаль, что нет способа от них освободиться. Они тянут тебя назад. Ты никогда не замечала, что, чем позже ребенка забирают, тем меньше он может на этом пути?
— Ты действительно так думаешь? — сказала я, — Вряд ли это так, иначе хэрринги бы…
— Может быть, а может, и нет. Но знаешь, как говорят Вороны? Они говорят, что те, кто уходит в миры духа, теряют чувство своего «я».
— Освобождаются от своей личности?
— Что-то вроде того. А воспоминания — это и есть «я», в сущности. А знаешь, что они еще говорят? — сказал он, довольно улыбаясь, — Меня всегда занимала эта фраза. Они говорят, что некоторые души никогда не попадают в сети реального мира.
— Как-как?!
Довольный, он повторил.
— Они, правда, так говорят? Ты сам это слышал?
— Да. Это еще там было, под Ростокой, в Поозерье. Местность там пересеченная, там раньше какие-то поселения были. Мы устроили на Воронов засаду, и под одним лошадь оступилась на краю рва. Всадник-то был дарсай, так бы мы его в жизни бы не взяли, но он позвоночник сломал при падении…
— И что вы с ним сделали? — спросила я, невольно улыбаясь.
— А ты как думаешь? Привязали к дереву и костер под ним развели.
— Этим дарсая не проймешь.
— А чем его проймешь? С дарсаями пытки вообще не действенны, но надо же было пользоваться ситуацией.
— И что, сказал он что-нибудь?
— Вот это и сказал. Мы аж с ребятами дрова раскидали, чтобы не умер раньше времени, и насели на него: что имел в виду? А он и говорит, таким как мы, как я и как вы, приходиться жить и проходить путь духа от начала и до конца, а некоторые души никогда и не покидают тех миров.
— И что дальше?
— Умер он, что дальше. Нет, сказал он это, конечно, из зависти. Повиси тут на дереве с перебитым позвоночником и с ногами в огне, и не такое скажешь. А уж тем, кто ушел в миры духа, отчего не позавидовать. Тем более тем, кто пребывает там постоянно.
— Ты думаешь, это действительно так?
— Да вот я с тех пор и думаю об этом, — смущенно усмехнулся он, — Слушай, а ты совсем не вспоминаешь свою семью?
— Нет, — сказала я, а Мглистый был прямо передо мной, и лес золотился на склонах под лучами полуденного солнца — остатки осенней роскоши. И где-то там скрывалась Кукушкина крепость, которая должна была стать главным в моей жизни, но не стала.
— Ты их чувствуешь? — спросил кейст, имея в виду Воронов.
— Нет еще. А ты?
Он вздохнул, сел поудобнее и только потом сказал:
— Что-то очень далекое, — и тон у него был извиняющийся, — Очень далекое. Но они едут.
"Некоторые души никогда не попадают в сети реального мира, — подумала я, — Ну, надо же".
Глава 2 Вороны.
Солнечные дни догорели. Уже третьи сутки было так пасмурно, что даже днем повсюду зажигали свечи. Даже в полдень казалось, что уже поздний вечер, так серо и сумрачно было. Дальние заснеженные пики скрывал густой серый туман. Сплошная пелена заволокла все небо, и ниже ее ветер гнал темные клочья облаков — на север, в подарок нильфам. Их страну уже, наверное, завалило снегом.
Здесь снег еще не ложился. Крупные слипшиеся хлопья снега, падая на землю, тут же таяли, и двор был покрыт лужами. В лесах облетели последние листья, деревья мокро чернели на склонах Мглистого, и только нахохлившиеся кусты вдоль дорог сохранили потемневшие скрученные листочки. В распаханных полях крупные комья вывороченной земли размокали, превращая поля в непролазное болото. Осень уходила, уступая место зиме. Как сказал поэт:
Солнце с луною
Никак не хотят помедлить.
Торопят друг друга
Четыре времени года.
Ветер холодный
Обвеял голые ветви.
Опавшей листвою
Покрыты дальние тропы.4
Дороги раскисли, превратившись в грязное месиво, в котором увязали телеги. Все сельские работы давно уже завершились, но из дальних деревень все еще везли в крепость продовольствие. Я не знала, а оказалось, что крепости Птичьей обороны взимали дань с деревень, находящихся под их защитой.
Окна моей комнаты выходили на задний двор, на амбары и кладовые. С раннего утра и до позднего вечера въезжали в ворота телеги, по две-три связанные в составы, нагруженные мешками и корзинами; их тянули низкие, с широкими спинами и толстыми ногами крестьянские лошади, так не похожие на наших нервных поджарых южных скакунов. На юге крестьяне пахали на буйволах, и таких грубых крестьянских тяжеловозов я еще не видела, и они поразили меня, южную лошадницу, своим покорным, тупым, бессмысленным видом; такие неясные были у них глаза, ничего не выражающие морды со свисающей по обе стороны расчесанной грубоволосой гривой особого, никогда не виданного мной палево-серого оттенка.