Маша не идёт — остаётся лежать на диване. Вадим склоняется над ней.
— Машенька, пойдём.
— Я не хочу, — бурчит она в подушку.
— Что значит «не хочу»? — хмурится Вадим. — Мы все пойдём, а ты здесь останешься? Нет, так не пойдёт. Ну-ка, вставай.
Он мягко и ласково поднимает её, с улыбкой заглядывает в лицо и вытирает ей слёзы. Поцеловав её в обе щеки, он ставит её на ноги и берёт за плечи.
— Пошли, пошли.
Отеческая ласка Вадима помогает: Маша идёт обедать. Ест она без особого аппетита, чего нельзя сказать о Ване: тот уплетает всё за обе щеки и даже просит добавки. Вадим улыбается:
— Люблю людей с хорошим аппетитом. Это признак весёлого характера, доброго сердца и широкой души.
Ваня устраивается в своей новой комнате с королевским шиком. Особенно ему нравится её площадь и обособленное расположение — над всеми. Маша уныло раскладывает вещи на своей половине комнаты, вешает одежду в шкаф. Лиза с любопытством наблюдает, но ничего не трогает, а потом заинтересовывается папкой с Машиными рисунками.
— Можно посмотреть? — спрашивает она.
Маша смотрит на неё искоса.
— Это моё, — говорит она хмуро.
— Я только посмотреть, — просит Лиза.
Я говорю Маше:
— Солнышко, картины и созданы для того, чтобы на них смотрели. Если их никто не увидит, зачем их рисовать?
Этот аргумент кажется Маше убедительным, и она разрешает Лизе посмотреть рисунки. Лиза рассматривает их с неподдельным интересом и даёт самую лестную оценку:
— Супер… Мне так в жизни не нарисовать. Ты как настоящий художник.
Увидев среди рисунков мой портрет, она восхищённо поднимает его и показывает мне:
— Мама, ты это видела?
Я киваю. Лиза любуется портретом с искренним восхищением, сравнивая его с оригиналом.
— Как здорово! Так похоже — даже лучше, чем фотография! А ты меня нарисуешь?
Маша пожимает плечами.
— Если хочешь, нарисую.
— Ой, а нарисуй прямо сейчас! — просит Лиза.
Маша нехотя достаёт чистый лист бумаги, планшет и карандаши, садится на кровать. Лиза усаживается перед ней на стул и замирает, а карандаш в Машиной руке начинает летать по бумаге. Наблюдая за её работой, я поражаюсь, как легко и точно ложатся линии — сразу на свои места, так что их даже не приходится поправлять при помощи ластика. Сначала появляется овал лица и волосы, потом Маша приступает к рисованию глаз. Она рисует быстро и уверенно, и буквально через пять минут работы проявляется чёткое сходство. Глаза получаются как живые, Маше удаётся ухватить их выражение и блеск, носик Лизы она изображает буквально за минуту, потом, чуть помедлив, одним точным движением обозначает линию рта. Несколькими штрихами она набрасывает губы и начинает углублять сходство общих черт портрета с оригиналом, прорисовывая их более подробно. Лиза, устав сидеть в неподвижной позе, начинает проявлять признаки нетерпения.
— А уже можно посмотреть? — спрашивает она.
— Я ещё не закончила, — отвечает Маша строго. — И не вертись.
Я говорю Лизе:
— Уже очень похоже. Потерпи, Маше осталось совсем немного.
Ещё через пять минут Маша отдаёт Лизе готовый портрет:
— Ну, где-то так.
Лиза жадно хватает листок и смотрит. На её лице расцветает восхищённая улыбка: она узнаёт себя.
— Ой, это я! Я, точно! Как у тебя классно получилось! Мам, смотри! — Она поворачивает листок изображением ко мне, расположив его рядом со своим лицом. — Похоже?
— Очень похоже, — киваю я. — Как две капли воды.
Лиза вскакивает со стула.
— Пойду, покажу папе!
Она убегает, а я обнимаю Машу. Карандаш висит в её поникших пальцах, в глазах — печаль.
— Принцесса моя, ты у меня просто умница. Ты чудо. Пожалуйста, не грусти, не плачь… Я не могу видеть, как ты плачешь.
Она утыкается мне в плечо.
— Мне жалко папу… Он остался там совсем один. Бедный…
— Ну, он не совсем один, у него есть ещё Лена, — говорю я. — Да и вы с Ваней не так уж далеко от него, всего в каких-то тридцати минутах езды. Вы можете хоть каждый день ездить к нему.
— Всё равно мне его очень жалко…
Ночью к нам с Вадимом в спальню приходит Лиза и сообщает, что Маша опять плачет. В постели её нет: я обнаруживаю её на лоджии, свернувшейся калачиком на полу.
— Машенька, ну что ты…
Я поднимаю её и отношу обратно в её постель. Сколько я её ни уговариваю, успокоить её у меня не получается. На пороге комнаты появляется фигура Вадима в халате.
— Что тут случилось? Наша Маша опять громко плачет?
То, что не удавалось мне, удаётся Вадиму: ласково поговорив с Машей минут десять, он успокаивает её. Почему у него это получается? Может быть, потому что в полумраке он похож на Эдика очертаниями головы, а может, просто потому что он мужчина, а Маше сейчас как раз не хватает именно отеческого внимания. А может быть, дело в его особом даре успокоительно действовать на детей, который я заметила у него ещё со времён большой вечеринки в честь дня рождения Лизы, когда он умудрялся утихомиривать целых двадцать ребят. Как бы то ни было, Машу он успокаивает, можно сказать, в два счёта. Он не произносит никаких заклинаний, никаких особенных слов, просто разговаривает с ней на отвлечённые темы. Его тёплый голос и тёплая сильная рука действуют на Машу, как снотворное. Вполголоса беседуя с ней, он потихоньку устраивает её для сна: укрывает одеялом, поправляет подушку.
— Ну всё, давай баиньки… Утром увидимся. Спи, ничего не бойся. Здесь никто тебя не обидит.
В Новый год Маша всё-таки грустит, а утром первого января просит отвезти её к отцу. У меня внутри всё обрывается.
— Машенька, а как же я? Ты уже не хочешь жить со мной?
— Я хочу немножко побыть с папой, — отвечает она.
Я не могу неволить её. Собрав ей минимум вещей, я отвожу её к Эдику.
Её нет с нами четыре дня. Пожалуй, ещё ни разу я по ней так не тосковала, как в эти дни. Каждый день без неё тускл и холоден, и пустоту, образовавшуюся в моей душе, невозможно ничем заполнить. Каждый вечер, желая Лизе спокойной ночи, я вижу пустую Машину кровать, и мне хочется выть волком. Её отсутствие абсурдно, она должна быть здесь, но её нет. Четыре долгих дня её место за столом пустует, четыре мучительных утра не слышно её голоса на кухне, а на пятое он наконец-то звучит в моём мобильном:
— Мама, я соскучилась… Приезжай за мной.
Даже не позавтракав, я мчусь к ней. Я ничего не говорю ей о том, как мне было плохо без неё: едва я вижу её, как вся моя тоска вмиг улетучивается. По дороге домой я молчу: мой язык нем от счастья.