Утром 12 июня — п<ись>мо из Голл<андии>. С Голл<андией> была переписка: письма от писательницы Бауэр, изучившей русск<ий> яз<ык> и мечтавшей переводить «Лето Госп<одне>» — она во время войны очутилась в монастыре, в Австрии, — и с проф. Н. В. Ван Вейком (умер). Но почерк на конверте был незнакомый, со штемп<елем> «Банник». На обороте — О. А. Бред<иус>-Субб<отина>… — неведомо мне. Читательница? У меня таких писем — сотни, со всего света, до Аляски и Австралии, Буэн-Айреса... — от русских и иностр<анцев>. Считаю важным привести выдержки из сего п<ись>ма. В нем связаны мы с Вами. Опускаю трогат<ельное> обращение... «По непреодолимому (мною подчеркнуто) желанию выразить Вам» «пишу Вам. В наше тяжелое время бессердечия, бездушия и безлюдья, как светлый луч светите Вы». «О, вы, напоминающие о Господе, — не умолкайте!» Не умолкайте! Ибо Вы ведете нас, как вифлеемская звезда, к ногам Христа. Когда мне тяжело на душе, я беру Ваши книги, и т<ак> к<ак> в них не лицемерная «правда», а Душа, то становится и легко, и ясно. И это Ваши «Лето Господне» и «Богомолье» были моими подготовителями и к Посту, и к Св. Пасхе...» — многое опускаю. «Я слушала Ваше чтение в Берлине...» «Столько суждено было Вам утратить...» «Если Вам покажется, м<ожет> б<ыть>, иногда, что Вы одиноки — мой курсив! — то не думайте так! Вашим Духом живут много людей, Ваша Божия Искра затеплила у многих лампаду. Для многих в эмиграции существуют лишь два человека, два пророка, — это: Вы и Иван Александрович Ильин. И если бы наше духовенство воспитывало людей в духе этих двух, то насколько бы поднялась наша мораль. Я живу в Голл<андии>, замужем за голландцем, в дерев<енской> тишине; единств<енная> связь с Русским — книги... Стараюсь, у кого можно, развивать вкус к путям Вашим и Ив<ана> Ал<ександровича> Ильина, ибо только они безошибочно непреложны. Хотелось бы от всего сердца вымолить у Господа Вам еще на многие годы здоровья, радости, творчества для нас грешных...» П<ись>мо помечено — 9 июня! Оно... поразило меня, этот отклик на мой крик — «как я одинок!» Было внушено — так отозваться. При-каза-но! Смотрите: «по непреодолимому желанию!» Но мало этого. Слушайте...
Я ответил, кратко, с запозданием, открыткой, каж<ется>. Переписка оборвалась... — до 10 окт<ября> 39 г. Получил трев<ожную> открытку как-то — с тревогой о маме и брате... — О<льга> А<лександровна> хлопотала выписать их. Я ответил, сочувствуя, предложил написать бывш<ему> дипломат<ическому> представителю — Пустошкину — в Га<а>ге. Поблагодарила, устроилось без меня. (А что — Пустошкин!), в конце конц<ов>. Переписка замерла, мне не до писем. Потом тревожное п<ись>мо — открытка, почти взыванье — «увозят на операцию!»… (в конце Пасхи...) «помолитесь». А там — вторжение, перерыв, до апреля 41 г. Возобновилась переписка: я получил с оказией, — «все благополучно». Переписка возобновилась. В ней оч<ень> много интересного. По вопрос<ам> искусства, гл<авным> обр<азом>, всего. По некот<орым> строкам я бесспорно увидел — дарование, б<ольшую> одаренность и — сердце. Я угадал наклон<ности> художеств<енные>. В этом я не мог обмануться. Но... не в этом дело. Я однажды узнал, почему было письмо ко мне. 9 июня — день рождения О<льги> А<лександровны>. И вот, моя О<льга> А<лександровна> выбрала другую О<льгу> А<лександровну> — отозваться мне на мой крик. Судите сами. День 9 июня 39 г. был тяжелый день для О. А. Бр<едиус>-Суб<ботиной>. Какая-то неприятность с муж<ем>. Она «все утро плакала», у себя. Но ждут визитов, надо быть радостной. Чего это стоило! Накануне пришла посылочка из Берл<ина> от матери. Оставлена — до Рождения. В слезах, О<льга> А<лександровна>, увидав пакет, открыла... моя книга! — «Свет Разума»! Она всегда хотела ее, писала матери раньше. И вот, 9-го, — книга. О<льга> А<лександровна>, призываемая к гостям, заплаканная, нашла в книге последний очерк... «Яичко», коротенький... она знала его, это «Яичко». И перечитала... И — засветилась. И нашла силы — принимать гостей. Вечером — написала мне. Так открылась эта переписка, давшая мне много, от-вле-кавшая меня от мрака... Да благословен Господь! Я принял это — как знамение. На мой крик отчаяния — послано. И во всем этом, помимо моей Оли, Волею Господа — Вы, дорогой друг! Связующее, звено... — Вашею проповедью... через мои и Ваши воли и душевные силы... Нечего больше говорить: все.