Впрочем, повторяю, процедура несложная и вся состоит из формальностей, в которых встречается только то неудобство, что необходимо будет мне на время покинуть Каменку и побывать в Петербурге, ненавидимом мной вообще, а летом в особенности. Так как необходимо, чтобы никому не был известен источник, из которого я почерпну сумму, потребную для развода, то я решил с братом следующее: известной особен будет сказано, что сумму эту мне дает мой зять, муж сестры. Ей же, т. е. сестре, и ее мужу я должен был солгать. Так как я хотел бы, чтобы вообще, кроме меня и Анатолия, никому не было бы известно Ваше участие в этом деле, то я решился на ложь. Я сказал сестре и ее мужу, что сумму эту получу из Русского музыкального общества. Вообще, друг мой, прошу Вас верить, что я сделаю все возможное, чтобы имя Ваше ни разу не было упомянуто в течение всей процедуры, и что даже самым близким мне людям не будет раскрыто, кто та невидимая благодетельная рука, помощь которой дает мне свободу и покой. По мере дальнейшего течения этого дела я буду обстоятельно уведомлять Вас о всех его фазисах.
То неловкое чувство, которого я так боялся и которое я все-таки до некоторой степени испытывал в первые часы моего пребывания здесь, теперь совершенно исчезло. Трудно передать, какою любовью, какою нежною заботливостью я окружен здесь. Бедная сестра моя никак не может утешиться, что она была невольной виной многих очень тяжелых минут, пережитых мною в начале моего пребывания за границей. Она увлеклась своим необычайно добрым сердцем и была ко мне не совсем справедлива. Зато нет меры ее желанию доказать мне теперь, что она сознает свою ошибку. Что касается меня, то я никогда не сердился на нее, ибо знал, что она может ошибаться только по неведению и вследствие незнания людей. Она почти всю жизнь провела в деревне, среди людей самого высокого нравственного достоинства и не может знать, до чего иногда простирается низость и пошлость человеческой души. В сущности же, вся вина этого трагикомического дела лежит на мне исключительно, и если что меня оправдывает, так это то, что я положительно был в состоянии невменяемости.
У меня все еще очень болит рука. Я принужден был обратиться к помощи доктора и ношу на больной руке перевязку. Писать мне трудно. Мне еще и нужно и хочется поговорить с Вами об очень многом, но отлагаю обильный материал до следующих писем. До свиданья, дорогая, милая Надежда Филаретовна.
Ваш П. Чайковский.
132. Чайковский - Мекк
Каменка,
17 апреля [1878 г.]
10 часов вечера.
Может быть, от целого ряда сильных эмоций, может быть, от простуды или от постной пищи, на которую я здесь попал, но только я уже два дня чувствую себя совершенно нездоровым, а ночью сегодня мне было так скверно, что я принужден был разбудить брата и принять некоторые меры. Впрочем, ничего серьезного нет. Завтра буду здоров.
Я хотел сказать Вам о том, что я так или иначе, но устрою, что Вы будете всегда иметь мои сочинения до их напечатания. Вы совершенно правы относительно неудобства пересылать Вам мои подлинники по снятии с них копий к Юргенсону. Я сделаю это иначе, и Вам, дорогой друг, не нужно беспокоиться об-этом. Я буду снимать копии или сам, если количество пьес небольшое, или распоряжусь о переписке до отсылки пьес к издателю. Что касается скрипичного концерта, то я поручил Котеку велеть в Берлине снять с моей очень неразборчивой рукописи две копии, из коих одну он пошлет прямо к Вам, а другую к Юргенсону. Надеюсь, что Вы простите меня за то, что я вмешал в дело о переписке для Вас копии Котека. Я это сделал потому, что ему известно, что Вы интересуетесь моими сочинениями вообще; кроме того, я уже давно знал через него, что Вы особенно любите пьесы со скрипкой. Чрезвычайно благодарен Вам за сведения, которые Вы мне сообщаете касательно семейства Панаевых. Я много говорил об Алекс[андре] Валер[ьяновн]е с братом. Из всего, что он сообщил мне, я усматриваю следующее. Во-первых, несомненно то, что она во всех отношениях прелестная девушка. Ее положение в обществе, как Вы справедливо замечаете, не таково, чтобы для нее было mesalliance [неравный брак] замужество с братом. Но осуществлению его мечты мешают два препятствия: 1) родители ее, очевидно, не желают этого; по крайней мере, М-me Панаева запретила дочери своей даже говорить с Анатолием, а 2) и самое главное препятствие, то, что Ал[ександра] В[алерьяновна] не любит брата и, как он утверждает, не любит и никого другого. Вообще, по его словам, это очень загадочная и странная девушка. Насколько брат успел понять ее семейные обстоятельства, она находится не в особенно благоприятном положении, т. е. ей приходится быть жертвой довольно крупного родительского деспотизма. Между тем, он не заметил, чтоб А[лександра] В[алерьяновна] стремилась выйти из своего положения посредством замужества. Что касается любви брата, то сильное и мучительное нервное возбуждение, в котором он находился, теперь прошло. Он любит ее по-прежнему, но менее жгуче и покойнее, быть может, потому, что узнал достоверно, что она никем другим не увлечена.