Простите, друг мой, что я не писал Вам в Петербург. Во-первых, я боялся, что письмо не застанет Вас; во-вторых, Вы не можете себе представить, что за ад было это трехдневное пре-сыванке в Москве! Оно показалось мне тремя столетиями. Когда я сел в вагон, то почувствовал такое облегчение, такое блаженство, как будто меня выпустили из смрадной, тесной тюрьмы. Сюда мы попали вследствие усиленной просьбы хозяина моего, некоего г. Кондратьева, моего старого и хорошего друга, у которого в прежнее время я гостил каждое лето. Здесь я написал всего “Вакулу” и много других вещей. Мы останемся у него три дня и в конце недели поедем в Каменку. По всей вероятности, попасем туда как раз в то время, когда Вы будете уже в милом Браилове. Кланяйтесь каждой травке и каждой песчинке этого чудного места. Никогда не забуду я незабвенных четырнадцати дней, проведенных в Браилове!
Здесь хорошо, в особенности потому, что в саду течет милая речка Псел, но лес далеко.
Будьте здоровы, мой милый и добрый друг. Буду ждать Вашего письма в Каменке.
Ваш П. Чайковский.
157. Чайковский - Мекк
Низы,
10 июня 1878 г.
Сегодня Вы должны находиться уже в Браилове, дорогой друг мой. Живо воображаю себе Вас в стенах милого дома, где я прожил несколько дней так невыразимо приятно. Дни эти теперь кажутся мне таким отдаленным прошлым, как будто это было несколько лет тому назад, между тем как со времени моего отъезда не прошло и двух недель. Поездка в Москву и теперешнее мое местопребывание составляют такую яркую противоположность с браиловскою жизнью! Здесь живет огромное семейство, много шума, много всякой суеты. И род жизни совсем особенный. В лес никогда не ездят и вообще ограничиваются пределами усадьбы; только я с братом составляем исключение. После обеда мы совершаем отдаленные прогулки по окрестностям, впрочем не особенно красивым. Места здесь низкие, болотистые, иногда поросшие, редким дубовым лесом. Огромное достоинство самой усадьбы состоит в том, что рядом с домом, в самом саду течет милая речка Псел, представляющая превосходное купанье. Я тем более им наслаждаюсь, что в Каменке никакого купанья нет.
Сегодня мы едем в Каменку, где меня ожидает много писем и в том числе, надеюсь, и Ваше. О Модесте я не имею известий с самого его отъезда из Каменки.
Поездка в Москву осталась во мне каким-то невыносимо тяжелым воспоминанием. Этому способствует не только то, что пришлось серьезно говорить о довольно неприятных подробностях предстоящего мне дела, но и все остальное. Между прочим, не могу скрыть от Вас, что мне неприятны были встречи с Рубинштейном. Глухое чувство несимпатии, которое гнездилось во мне, успело вырасти в довольно мучительное ощущение неприязни. Трудно мне подвергнуть анализу это психологическое явление. Оно выразилось особенно осязательно в наших tete-a-tete. Когда мы оставались с ним с глазу на глаз, происходило что-то неловкое. Я читал в его глазах, что он весьма мало расположен ко мне и что только обстоятельства заставляют его носить маску приязни. Он не может мне простить, что я отвергнул делегатство, которое мне,. с его точки зрения, следовало принять, как неизреченное благодеяние. Вообще он не любит людей, которые не считают себя облагодетельствованными им. Он хотел бы, чтобы все окружающие его считали себя его креатурами... Ну, словом, я ему неприятен, - этого он не мог или не сумел скрыть от меня.
Вообще, оттого ли, что это было летом, когда Москва так душна, пыльна и противна; оттого ли, что воспоминания о моих нравственных терзаниях в начале прошедшей осени еще слишком живы; оттого ли, что пришлось на каждом шагу играть маленькую неизбежную комедию при встречах с лицами, которые напрашивались на изъявления радости, но только двое с половиной суток, проведенных там, были для меня как два мучительных месяца. Между тем, я люблю Москву и нигде, кроме Москвы, по крайней мере, ни в каком другом городе, жить бы не хотел.
Меня (вследствие чрезмерной мнительности) немножко беспокоит мысль, чтобы Вы не приняли за отсутствие мужества и силы характера мое бегство из Москвы. Сумел ли я в моем последнем письме достаточно ясно изложить причины, почему я решился отложить ведение дела до осени? Уверяю Вас, дорогая моя, что я вытерпел бы все неприятности летней жизни в Москве и всего остального, если бы мог быть уверен, что известная особа не затянет и не запутает дела. Мне тяжело было, в виду неизвестности и неопределенности, задыхаться в Москве.