Никогда не считай, написав какой-нибудь очерк, что он готов: всегда зо-рко проверяй, и увидишь, как много несовершенного. Если бы ты знала, _к_а_к_ я работал над «Путями Небесными». Да и почти надо всем. Особенно, помню, работал над «Про одну старуху». Вот почему Иван Александрович писал обо мне в своих исследованиях: у Ш. нет ни одного слова ненужного692, лишнего: все обосновано. Мало, если овладел интересной темой, надо ее выполнить, работая над ней: в этом — почти все искусство. Мало гореть и жить темой (предметом), надо его _р_о_д_и_т_ь, облечь в плоть, тогда он будет — жить, _п_е_т_ь. — И творить _с_в_о_е_ в душе воспринимающего произведение искусства. Об этом (как это надо делать) — не узнаешь ни в каких руководствах. Это поймешь лишь от истинного мастера. У каждого _с_в_о_я_ манера работать, но есть и общие законы _р_а_б_о_т_ы_ в искусстве. Я знаю твой характер — темперамент — и говорю: ты мне очень родная, и ты все схватишь. Ты — очень большое дарование! Несомненно. А посему — ра-бо-тай! Игра стоит свечей. Иначе я не добивался бы от тебя. Хотя бы месяц с тобой провести, сколько бы ты (и я) взаимно узнали! — в этой чудесной стихии — в творчестве! Я все, все бы тебе так осязаемо показал! О, моя светлая, нежная моя, голубонька! Хоть бы на миг встретиться с тобой! Ну да хранит тебя Пречистая! Не забывай же писать мне. Не отчуждай меня. Такие _п_у_с_т_ы_е_ промежутки — всегда урон. Целую. Твой Ваня
[На полях: ] 2-ая часть рассказа. 1-ая послана одновременно.
Еще не ответила мне Елизавета Семеновна о деньгах. На днях она возвращается в Париж, узнаю и сообщу тебе. Глазки целую.
Не томи, напиши о здоровье.
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
21. VIII.43
Милый Ванюша, пишу тебе уже «восставшей», — конечно, пока что: ибо за всякий день не поручишься. Так уже приучилась теперь жить. Большое тебе спасибо за «Свет во тьме». Он — как и все твое… но, конечно, снова новый, т. к. и тема совсем новая. Да, все это ужасно трагично. У меня постоянно щемит сердце от всех этих ужасов. Большое, большое спасибо, что прислал этот рассказ, — ведь еще всегда труд переписки. Ах, не надо больше о моих каракулях литературных! — Позавчера вдруг приехал вечером мой хирург; был поблизости и заехал поблагодарить за наше поздравление к его рожденью на днях, ну, и видимо все-таки тревожило, как я, без-Саре11еn’овская лежу. А у меня как раз такое было минорное настроение, — говорю: «ну, а толк то мне какой, что v. Capellen мировая известность, он же ничуть не интересуется моим случаем. А вот если бы мне знахаря кто назвал, который бы помог, так я бы с большим удовольствием к нему пошла»… Klinkenbergh сидел-сидел, да и говорит: «Dr. v. Capellen, действительно, мировая известность и редкий специалист, но представьте (это говорю я Вам частно, доверительно, т. к. просто вот мне частным образом хочется помочь Вам во что бы то ни стало) — у него тоже бывали ошибки. Я не люблю перенимать пациентов у коллег, но если хотите, то я исследую Вас, исходя только из того, что 1 голова хороша, а 2 еще лучше…» На его взгляд я показалась ему очень бледной и похудевшей, и он возмущался, что мне никаких препаратов не давали (я сама себе прописала). И вот я не знаю, что мне делать. Опять цистоскоп?! Это же кошмар. И поверю ли я ему абсолютно, в случае расхождения его с v. Capellen? Спросила: «м. б. операция?» — «А это я не знаю». Только эти одни опять проблемы… Я думаю, что не пойду, а то только обиды, если его не послушаюсь. Ну, прости, что все о болях.
Целую. Оля
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
22. VIII.43
Дорогая моя Олюшенька, спасибо тебе, роднушка, за открытку, которую я получил в пятницу693, 20-го, — сегодня воскресенье. Открытка коротенькая, но в ней для меня — большое: ты так тихо-нежно говоришь мне — успокойся, будь тих… ты тревожилась, что твое письмо от 11-го меня огорчит… Нет, Оля, оно не огорчило меня, а я как-то онемел, горько изумился, что ты _т_а_к_ приняла, поняла мое письмо, где я тревожился о тебе, — а потому и горячо принял, — как ты скакнула в Гаагу, еще не оправившись после серьезной операции. Времена-то другие, ты, ведь, не в спальном вагоне ехала, не в покое, а — в риске на все. И тебя давили и мучили сопутники. Вот что вызвало во мне отчаяние. Тут же я писал тебе о твоей сказке, — так совпало, т. к. я не хотел тянуть, ты ждала ответа. Еще раз, сознательно, скажу: ты взяла трудную задачу — стилизация, — и неблагодарную, и, должен сказать, ты изумительно все же справилась, т. е. ты показала, _к_а_к_ берешь чувством, как владеешь словом и образом. Талант твой и тут бесспорен для меня, — и я говорю тебе не в утешение, язык бы не повернулся в _т_а_к_о_м_ лгать. И отлично это, что ты задала себе работу, это вырабатывает приемы, это и учит… Голубка, я же не раз писал тебе, как Флобер де-сять лет гонял Мопассана