Если увидишь Вигена Н[арсесяна], то кланяйся ему от всех нас и скажи, что его чудесное письмо708 мы жадно прочли, вернее выдержки из него прочел нам брат, скажи, что мы всей душой с ним и тотчас же ему написали письма, но их вернули, т. к. почтовое сообщение было снова прекращено. Не знаю, как бы его достать, т. к. у всех нас, не говоря о брате, большое желание быть с ним в общении. От моего посажёного отца я не имею сведений больше 2-х лет. Откуда он знает о твоих «мнениях и построениях» — не могу себе вообразить. Но ты ведь ему сам, кажется, писал не так давно? По крайней мере, помню, как ты мне писал: «вот пожалуюсь на тебя…» и т. д. Я о них абсолютно ничего не знаю. О Марининой свадьбе Вигеша сам писал. Конечно, верно ему больно. Но Марина этим браком, этим ее «избранником» выявила только себя и показала еще ярче, что не Вигену об сем сожалеть надо.
Ее избранника мы очень хорошо знаем. Лучше, что теперь разошлась с В[игеном] Н[арсесяном], чем сделали бы такую ошибку. За 9 лет их жениханья могла она ведь хорошо рассмотреть Вигена. Да, он вихраст и мал, и неказист… _н_а_ _в_и_д… а какое сердце, какая душа. И какой идеалист! Его же за его идеи собственная семья чуть ли не проклинали… Ну, да всего не рассказать в письме. Ну, а супруг Маринин… так… трава… растет себе у заборчика, в лучшем случае никому не мешает. Горько, я думаю, Вигену не столько то, что не получил ее, сколько разочарование в _т_о_й, в которой видел столько идеалов. Он так и пишет в этом роде, что непостижимо, куда у нее все делось. Я мало знала их. Встречались больше по делам И. А., на которого они с Алешей молились, складывая лапки и много об этой любви и близости (?) говорили. А теперь, — И. А. уже 2 года тому, писал:709 «чуется мне, что М[арина] дрейфит». Не знаю ничего точно. Духовно ее «натаскивали» И. А. и Виген. А без них она в объятиях Дерюгина. Убила бобра!!
Ну, Бог с ними. Они еще лучше многих были в колонии, по крайности в церковь ходили хоть. Но неважно все это. Меня волнует, как будешь ты. Это очень скверно, что квартира не в порядке. И чем дальше идет время, чем отдаленней становится непосредственный порыв благодарности за спасение твое, — тем мучительнее представляется мне твоя «бездомность». Я очень хорошо понимаю, что каково это «ютиться и тулиться». А если отремонтируют твой уголок, то тоже какое изводящее зрелище! И эти стуки по уборке камней! Безотрадный пустырь представляю себе… тускло на душе… взглянешь на дома напротив, а там… дыра… Кошмар. Конечно, если отмести все, как суетное, то и уют, и лишение его — едино. Я ощущаю, конечно, красоту и уродство, уют и мрак опустошения, но я больше не болею этим, как прежде. Я чувствую, как ты гораздо больше меня привязан любовью к жизни. Это легче и м. б. лучше, а м. б. и нет, — если все равно необходимо пройти и через мое сознание. А меня ничто не манит. Знаешь, через это длительное: то нельзя и другое нельзя, я воспитала в себе эту безучастность к лишениям, а то ведь было бы невыносимо жить. Единственное мое горячее желание сейчас — это быть здоровой и хоть ненадолго побыть без боли от операции. Какое это было дивное время, когда я все могла. Ванечка, ты не думай, что я жалоблюсь, — я просто тебе о себе рассказываю, — какая я стала. И вот о «медоносной»… ты там писал письмо к прежней твоей Ольгуне, а теперь то она другая. Какая там медоносная! М. б. Пустошкин и……тыш… — этак его еще И. А. назвал давно когда-то, но ко мне-то его ничто не влечет.