Старец ласково покивал ему и сказал голосом приятным: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Здравствуй, родимый».
От приятного голоса, от слов церковных, давно неслышимых, и от светлого взора старца — повеяло на Сухова покоем. Сухов плакал, когда рассказывал про встречу. В рассуждения не входил, сказал только, что было ему «приятно», и — «так хорошо-приветливо поговорили». Может быть, и таил в себе. Только, словно обмолвился — смутился, когда сказал: «такой лик… священный, как на иконе пишется… _в_ _с_е_б_е_ _с_о_к_р_ы_т_ы_й». Надо отметить, что Сухов удивительно сдержанный, кроткой скромности человек, тонкой душевной деликатности, — такие встречаются в народе, и нередко. Не потому ли и называли его все «Васей»? Был у них разговор недолгий, но примечательный.
Старец сказал ему, — не спросил, а как бы удостоверил:
«Крест Господень нашел… _к_а_к_ _ж_е_ _т_ы_ _д_у_м_а_е_ш_ь…»
Сухову не казалось странным, откуда старец знает, что он _н_а_ш_е_л_ крест в поле: было это в дождливой мути, один на один с конем, старца и виду не было. И вовсе не удивило, что старец в мыслях его читал, — барину переслать бы крест, — _в_и_д_е_л_ его раздумье и не спросил, а как бы удостоверил, открыл ему самому, как его беспокоит дума, чтобы сберечь крест этот: «к_а_к_ же ты ду-маешь!» Так и объяснял Сухов: «пожалел меня словно, что мысли мои растеряны, не знаю, как бы сберечь мне крест, уж очень об этом думаю». Сказал старцу: «да, батюшка». И рассказал, как было: что это, пожалуй, старинный крест, здесь самое Куликово Поле, битва была с татарами в старые времена; может, и крест с убитого, есть примета, саблей будто посечено… и вот, раздумался, верному человеку переслать бы, сберег чтобы, а ему негде беречь, время теперь неверное… «раньше у господ жил, потом у купцов, а нонче… у кого и живу — не знаю». И стало тесно ему в груди, от жалости и к себе, и ко всему, что было, — «вся погибель открылась», — и он заплакал. Старец сказал — «вразумительно»: