— Нас шестеро. Что мы можем?
— Вот он, — Автандил кивнул на мельника, — говорит, что ты знаешь тайник, где спрятаны патроны и гранаты какой-то группы Хенка.
— Но я не имею права. Хенк хранил боеприпасы для восстания.
— О чем ты говоришь, кацо! Как твой язык поворачивается? Германия капитулировала, твой Хенк спит где-то с бабой, а мои братья умирают на камнях на этом проклятом Текселе.
— Хорошо, — сказал Петр, взглянул на мельника и спросил по-голландски: — Что с дамбой?
— Сегодня днем, есть приказ.
— Что? Что с дамбой? — вмешалась в разговор Стин.
— Все нормально, Стин, — сказал Петр. И повернулся к гостям. — Идите, я сейчас.
Он чувствовал, что у него нет сил прощаться со Стин, а уйти, не прощаясь, он не мог.
— Ты что-то скрываешь, Петер? Куда вы идете, что собираетесь делать? Я тоже пойду с тобой.
Петр обнял ее.
— Ты меня извини, девочка. Я поторопился. Война не кончилась, умирают мои братья. Ты слышала. И в ваш дом могут ворваться мофы. Прости меня, Стин.
Глухой влажной ночью боеприпасы были вынесены из тайника, погружены в две рыбацкие лодки.
Ветер доносил с моря редкие выстрелы: восстание на Текселе продолжалось. Петр оглянулся на товарищей и увидел рядом с собой Автандила.
— Я с вами, помогу. А завтра отправлюсь к своим.
— Спасибо. — Петр пожал его узкую ладонь.
В ночном мраке они стояли шеренгой: ленинградец Сафронов, голландский рыбак, вызвавшийся показать кратчайшую дорогу к большой дамбе, белорусы Паша и Коля, киевлянин Гончаренко и тонкий высокий Автандил. Беззвездное небо нависло над их головами и сеяло мелкий дождь, в дюнах шуршал ветер, морские волны с тяжелыми вздохами разбивались о каменистые мели. Редкая стрельба на Текселе не утихала.
Перекличка длилась несколько секунд. Затем Кучма задвигался, поднял руки, опустил и протянул Петру свой автомат;
— Отпусти меня. Я старик. Я не могу с вами. Война кончилась, а нас тут всех могут… Не могу. Старый я.
— Уходи, — спокойно сказал Петр, отбирая оружие. — Дело опасное и добровольное. Кто еще? — Увидев шагнувшего вперед рыбака, забыв, что тот не понимает по-русски, Петр махнул рукой: — Иди и ты. Доберемся сами.
Но рыбак проворчал обиженно:
— Не гони меня, Петер. Я с вами. Дай мне его автомат.
Три улицы, сходясь перед дамбой, образовывали просторную площадь, а у самого въезда на высокую насыпь, укрепленную бетонными плитами, стоял новый кирпичный дом без оконных рам.
Рядом с домом громоздились плоские деревянные ящики, которые сняли с большой, покрытой брезентом машины немецкие солдаты.
Группа Петра опоздала перехватить машину со взрывчаткой на дороге. Наблюдая за немецкими солдатами из старого сарая на брошенной хозяевами усадьбе рядом с площадью, Петр решил, что кто-то должен подойти поближе, отвлечь фрицев, тогда бы успели пробежать метров сорок по площади.
— Ты не знаешь, куда они будут закладывать взрывчатку? — спросил Петр у рыбака.
— Там внизу вырыты траншеи, вчера видел.
— А ты точно знаешь, что они не заложили в траншеи ничего? — спросил Сафронов по-немецки.
Рыбак поглядел сначала на Петра, затем сказал:
— Вчера вечером там ничего не было.
Все молчали. Туман слегка рассеялся.
— Склад надо захватить, — сказал Сафронов.
— Да, — глухо согласился Петр. — Но как к ним подойти?
Ленинградец сказал Петру:
— Дай мне гранату.
— Зачем вы? М-может, н-не надо? — заикаясь, сказал Толик Гончаренко.
— Лучше я сам, — категорично сказал Петр, откладывая в сторону автомат.
— Нет, — сказал Сафронов. — А если тебя убьют? Я же не смогу их вести дальше. Давай гранату. — Он положил в карман куртки цилиндрическую зеленую смертоносную игрушку, сказал совсем тихо: — Если что, разыщи моих. Помнишь адрес?
— Помню, — прошептал Петр. — Канал Грибоедова, восемь…
Сафронов выбрался из сарая, прокрался через двор соседней усадьбы, где, как и во всех остальных дворах, не было видно ни единого человека, словно немцы всех выгнали из городка, и ушел по улице в туман.
Оставшиеся в сарае молчали. Петр сжимал в руках автомат. Гончаренко и Автандил жадно курили сигареты, выпуская дым в пахнущую навозом землю, а двое молодых белорусов и рыбак следили за немцами сквозь щели в стене сарая. Ящики с черными значками, кирпичи недостроенного дома, солдаты в зеленых френчах, в сапогах с широкими голенищами и в шерстяных зеленых пилотках, снующие от машины к ящикам, — все это было хорошо видно.
Сафронов вышел из-за дома слева и направился к немцам. Он шел косолапо, неуклюже переставляя ноги в грубых крестьянских кломпах[3] и брюках чуть ниже колен, заложив руки в карманы широкой рыбацкой куртки. Кто-то из солдат окликнул его, приказал остановиться. Сафронов громко сказал что-то по-немецки.