Группу красноармейцев седьмой роты возглавил Ромашков. Как же они завидовали приятелям из девятой роты! Те получили задание минировать под носом у фашистов, а этих в тихую низинку послали.
— За что нас подальше от немцев-то? — громко обижался Греков.
— Ладно, — оборвал его Ромашков. — Еще посмотреть надо, как тут у артиллеристов.
Посмотрели. И больше уже не роптали. Да такая тыловая работа фронта стоит! Бомбы сверху так и сыплются.
— Нас еще вчера засекли, — сообщил один из артиллеристов. — Обстреливают беспрерывно. На новую позицию перейти не можем — не оборудована. Командир пообещал: комсомольцев пришлем. А что, правда, у вас все в полку комсомольцы?
— Теперь почти одна треть коммунистов, — сказал Тарасевич. — Остальные комсомольцы.
— Ишь ты! — Артиллерист оглядел ребят с явным уважением. — У меня дома сыны такие, как вы. Тоже на фронт рвутся…
Застучали инструменты. Скорее, скорее! Нужно подготовить артиллеристам новые окопы. Старые изрыты снарядами, по ним бьют без передышки.
Вещмешки на раскидистом дереве, как гигантские плоды висят. У ствола автоматы, винтовки. Саперы выковыривают камни-голыши из земли, подрубают неподатливый каменистый пласт. И не видят, что за кустами гитлеровцы притаились. Проникли в наш тыл за «языком». Ребята в котловане безоружны — кирки да лопаты в руках. Окружили их немецкие автоматчики со всех сторон.
Распрямился Ромашков, смахнул капли пота со скул, чтобы глаза не заливали, а прямо на него дуло автомата нацелено.
— Сдавайся, русс!
Как тут до своих винтовок добраться? Отрезан путь к ним.
Греков, не долго думая, взмахнул лопатой. Рухнул тот, что в Ромашкова целился. Замелькали ломы, зазвенели фашистские каски. Тарасевич орудовал киркой, как палицей. Сбились все в одну кучу — и наши, и немцы. Пыхтят, борятся, вскрикивают. Стрелять врагам смысла нет, потому что артиллеристы могут сбежаться.
Но они и так подоспели саперам на выручку, словно почувствовали что-то неладное.
Продолговатая поляна отделяла нашу оборону, ее передовые линии от неприятеля. Гитлеровцы скопились здесь для атаки и ждали подходящего момента, чтобы наброситься на 82-й стрелковый полк 32-й гвардейской дивизии, смять его и двинуться в сторону Туапсе.
Всю ночь саперы минировали поляну. Утомились так, что хоть ложись тут же рядом со своими минами и отдыхай. Погасли звезды на небе, посветлело оно, край его, тот, откуда должно взойти солнце, слабо окрасился, зарозовел. И тут появились немцы. Они вытягивались в цепь, в другую, в третью… Цепи автоматчиков приближались к поляне. Куда деваться саперам? Уйти отсюда уже невозможно. Даже не уползти. Сразу заметят, перестреляют в затылок всех до одного. Вон их сколько, врагов-то.
Внезапно затакали пулеметы Дегтярева. Пулеметчики, которых лично подобрал Евтушенко, указал им позиции, первыми заметили опасность. Они и вынудили гитлеровцев отступить. Саперы понимали, что для них это только отсрочка. При вторичной атаке навряд ли удастся спастись.
О том же самом думали и пулеметчики. Сергей Иванов давно уже выбрал пригорок поудобнее, где кусты росли погуще, оборудовал ячейку для стрельбы из ручного пулемета, сделал запасную площадку и замаскировался. Он-то раньше других пулеметчиков и дал длинную очередь по врагу, заставил его откатиться. Немцы попятились, потом шарахнулись по сторонам, начали обходить роту саперов, застрявших на поле, и пулеметчиков, охранявших их. Предстоял серьезный бой. Основная масса противника хлынула к Иванову, чья огневая точка играла особую роль в спасении саперов.
Гитлеровцы уже не шагали в открытую. Они изменили свой боевой порядок, стали приближаться перебежкой, крадучись. Иванов нажал на спуск — враги залегли. Снова поднялись, упрямо полезли. «Если подойдут на дистанцию броска гранаты, тогда все, — прикинул боец, — несдобровать мне тогда». Его пулемет опять загремел.
Вдруг голос, хриплый, отрывистый, как лай:
— Иван! Переходи к нам. К маме отпустим!
Вот мерзавцы! Узнали, должно быть, что здесь молодые воюют. Пусть младшему сержанту Иванову только-только восемнадцать исполнилось, но он уже кандидат в партию. И карточку кандидатскую получил накануне. В кармане у него письмо родным. «Дорогая мама, буду сражаться коммунистом».