— Нет, — сказали в третьем, — они песни собирают. — Идите сюда, — сказали в четвертом, — мы вам споем.
— С удовольствием, — сказал Вениамин, забыв на минуту о своей раскраске.
На пороге большой, в два света комнаты Вениамина встретила статная старуха с гладко зачесанными волосами. Девушки и женщины, пока Веня поднимался в дом, успели рассесться за валики, схожие с диванными, на которых были натянуты кружева, разобрать вересковые коклюшки.
— Добро пожаловать, — сказала торжественно старуха, — в ручьевскую кружевную артель.
Назвавшись директоршей артели, она повела аспиранта вдоль валиков, говоря солидно, медленно, но без перерыва, как профессиональный экскурсовод.
— Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
— Большую серебряную медаль, — уточнила толстуха в сильных очках.
— Это неважно, мы не спесивые, — сказала директорша. — Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда — в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
— Ширпотребом! — раздались возмущенные голоса.
— А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев — некоторые пожелтели от старости, другие новые.
Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену — мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках…
— Невероятно, — сказал Веня.
— Вот то же самое они нам и сказали, — подтвердила статная директорша. Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
— К сожалению, знаком, — сказал Вениамин.
— Они говорят, не народное, — вмешалась девушка в очках, — а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
— Третий век, — прошептала древняя голубая бабушка из угла.
Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.
Справа висел портрет мужчины в зеленом мундире с красными отворотами и обшлагами, с золотыми пуговицами и в треуголке, обшитой золотым галуном. Лицо мужчины было сурово, подбородок крепкий, а глаза светлые, голубые, как у всех кружевниц.
— Кто это? — спросил Вениамин.
— Майор Полуехтов, — сказала древняя бабушка, — ясное дело.
Но Вениамин уже не слышал. Он смотрел на второй портрет. На нем была изображена молодая женщина, тоже голубоглазая, с полными чуть загнутыми в углах губами, доверчивая и добрая. Платье было открытое и обнажало округлые плечи и высокую грудь, закрытую кружевом.
— А это государыня императрица, — прошамкала бабушка. — Елизавета Петровна в бытность свою цесаревной.
— Это не более как сомнительная версия, — сказала директорша. — Мы думаем, что это жена Полуехтова.
— Нет, — сказала бабушка, — императрица любила нашего майора невестиной любовью, потому он сюда и попал.
Вениамин уже не слышал спора, горевшего, видно, не первый год. Он смотрел на портрет и страдал, ощущая бездну времени, отделявшую его от молодости той, что была изображена на портрете. И неважно было — принцесса, императрица, невеста, жена… ее нет, Вениамин опоздал, трагически опоздал родиться…
Он не помнил, как оказался на улице, хотя вроде бы его проводила до калитки директорша артели, а он вроде бы обещал ей поговорить со специалистами в Свердловске и постоять за ручьевские кружева. Он слышал лишь стук собственного сердца и знал, что полюбил безнадежно и навсегда.
10
Дальше дед с Андрюшей шли не спеша. Андрюша остановился там, где оставил фотоаппарат. Там же лежал букет голубых махровых цветов.
— Погоди, — сказал вдруг дед строго. — Ты зачем эти цветы погубил?
— Красивые, — сказал Андрюша. — Пускай в банке постоят.
— А ты чего в своей жизни посадил, молодой человек? Ты чего создал? Рвать научился? Рвать все умеют! Это точ-на.
— Это же васильки. Сорняки.
— Дурак, — сказал старик. — Рожь здесь растет обыкновенная, семена из района получили. А васильки уникальные, только в наших местах произрастают. Так что подорвешь экологию, и не будет больше такого сорняка.
— Ну и хорошо, — упрямился Андрюша, — урожаи увеличатся.
— Опять дурак, — сказал старик. — Уничтожишь ты этот так называемый сорняк невиданной красоты, а на нем, может, особый вид бабочек обитал, он тоже вымрет. Тебе их не жалко?
Дед протянул вперед коричневую ладонь, и сверху, из голубой небесной синевы, послушно опустилась ему на ладонь оранжевая бабочка с синими пятнами на крыльях.
— Ты с этим видом знаком? — спросил дед.
— Я бабочек не изучал, — сказал Андрюша, — может, она на соснах живет.
— Эндемик, — сказал дед. — Понимаешь? Все в природе уравновешено и взаимосвязано, как говорил Дарвин.
— Кто?
— Дарвин-младший, внук, я с ним состоял в переписке.
Очевидно, старик не врал. Бабочка вспорхнула с ладони, сделала круг над букетом васильков, огорченная экологическим бедствием, пришедшим с Андрюшей, и пропала в жаркой душистой синеве.
— Что же мне теперь делать? — спросил Андрюша.
— Дари уж кому хотел. Только на будущее осторожней, береги природу. Пора нам здесь заповедник устраивать. Ты мальчишек двух не встречал, Сеньку и Семена?
— Видел.
— Из-за них, стервецов, я Мишке малину уступил, за ними погнался. Опять браконьерствовали.
— Вы рыбу имеете в виду?
— Ее самую. — Видно, от малого роста дед говорил громко, уверенно, с нажимом на некоторые слова. — А ты что, в поп-группе выступаешь?
— Не понял, — сказал Андрюша. — Волосы у тебя дикие. И характер буйный. На медведей бросаешься. Я решил было, что ты на саксофоне играешь. В ансамбле. Я, понимаешь, больше классический джаз уважаю. На уровне диксиленда. Ты как к диксиленду относишься?
— Положительно, — сказал Андрюша. — А почему медведь из пушки стреляет?
— Традиция, — сказал дедушка. — Хочешь поглядеть, как он это делает?
— Конечно, хочу. Только он меня не узнает?
— На работе смирный. Понимает, что может зарплаты лишиться. Он за место держится. Сам-то он бескорыстный, но семья у него, медведица строгая. Да ты не бойся, в случае чего я ему объясню. Ведь это я шефство над пушкой осуществляю. Это точ-на.
— Так чего же он у вас малину отнял?
— Ты бы молчал — сам изранил, довел зверя до крайности. Он же в принципе дикий зверь. — Дед рассердился. Даже остановился, топнул ногой и строго спросил: — За мельницей приехали?
— Почему все про мельницу спрашивают? Мы же фольклористы.
— Понимаю, — сказал старичок. — Я все равно к мельнице бы дорогу не указал. Мельница у нас со странностями.
— Любопытно посмотреть, — сказал Андрюша.
Они дошли до крайней избы, остановились. Старичок сказал:
— Вон на той стороне второй дом мой. Запомнил? Жду к себе.
Старичок быстро пошел через улицу к своему дому.
Андрюше не хотелось возвращаться домой. Он уже понял, что в деревне все знают о его утреннем подвиге, но относятся к нему без особой издевки. Может, поискать Эллу? Все-таки он член экспедиции, и его фотографическое мастерство может пригодиться.
Тут он увидел знакомых ребятишек, которые натягивали веревку между могучими липами. Андрюша присел на траву, было тихо, мирно, деревня ему нравилась, утренние приключения уже ушли в прошлое. Он глядел на Сеню и Семена и думал, что они чем-то — разрезом глаз или длинными белесыми ресницами похожи на Ангелину.