— Приезжала с подругой, — кивнула та на сидевшую в повозке женщину. — Гостили у ее дяди, здешнего священника…
— Нашли время по гостям разъезжать, — буркнул Третьяк.
— Да врет она, товарищ комбриг, врет! — подал голос один из бойцов, сопровождавших повозку. — Жена офицерская — вот кто она… Мне тут один мужик сказывал: убили, говорит, ейного супруга намедни уймоновские партизаны, а она тут обреталась… А теперь хотела убечь — и концы в воду.
Третьяк выслушал и посмотрел на женщину:
— Так это?
— Нет, не так, — вспыхнув, ответила она. — Ложь. Третьяк сложил бумагу вчетверо, как было, помедлил немного, задумчиво и прямо глядя в лицо женщины, налитое молодым и здоровым румянцем, улыбнулся каким-то своим мыслям и протянул ей, тихо проговорив:
— Бумага в порядке. Можете ехать. Извините, что задержали…
Партизаны потом на все лады обсуждали этот случай. И кое-кто сожалеючи вздыхал: «Эх, зря все ж отпустил комбриг… птичка-то, видать по всему, не нашего полета! Допросить бы ее как следовает… — И добавлял, не то оправдывая комбрига, не то осуждая: — Красивая больно, вот и не устоял».
Пополудни, когда солнце выглянуло из-под редких кучевых облаков и, словно зацепившись за снежные вершины Терехтинского и Тигирецкого хребтов, облило их красновато-холодным текучим светом, партизанские полки, миновав урочище Кырлык, спустились в долину, к Сугашинскому логу, и здесь остановились. Штабу еще вчера стало известно, что выбитые из Усть-Кана каратели хорунжего Михайлова и поручика Жучкина, пройдя верст семь вниз по Чарышу, повернули затем и пошли по тракту на Уймон… Если это так — другого выхода у них нет и они столкнутся непременно с уймонскими повстанцами. Стало быть, бригада, следуя по пятам карателей, должна перекрыть все возможные для отступления проходы, зажать карателей в теснинах или выгнать в Абайскую степь и уничтожить на открытом месте. Посовещавшись с командирами и начальниками штабов, Третьяк согласился, что, в целях большей предосторожности, полки должны разъединиться и дальше двигаться разными направлениями — первый полк проселочной дорогой по Сугашинскому логу, а второй — по Уймонскому тракту.
Двигались медленно, чтобы сильно не растягиваться. Холодно синело над горами небо, сверкали снежные вершины справа, вдали, порывами задувал ветер, но в логу было все же потише и даже потеплее… Когда прошли версты четыре, Огородников выслал вперед разведку, и та вскоре вернулась и доложила, что неподалеку, за поворотом, в овражистой впадине, цепью залегли какие-то вооруженные люди…
— Что за люди? — спросил Огородников.
— Заслон, должно быть, какой-то, не разобрали.
— Какой еще заслон? Почему они вас не обстреляли?…
— А черт их знает! Может, растерялись и не успели, а может…
— Может, может! — оборвал Огородников. — Чеботарев! — негромко позвал. И всадник на стройном мухортом коне тотчас подъехал вплотную. — Надо уточнить, что там за люди вблизи деревни окопались, — сказал и чуть усмехнулся, скосив глаза в сторону стоявших разведчиков. — А то вон они ворон считали, а что к чему — не разобрались… Возьми несколько человек и все выясни. А мы будем потихоньку подтягиваться. Если что — поддержим вас по первому сигналу. Действуй.
Чеботарев с тремя бойцами уехал. Прошло минут десять, а может, и того меньше, — вдруг с той стороны, куда уехали разведчики, донеслись выстрелы. Поначалу редкие, одиночные, потом зачастили.
Огородников почувствовал холодок в груди — медлить было нельзя — и, пригнувшись в седле, гикнул:
— Пошли! Вперед!..
И помчался, увлекая за собой остальных. Но пальба в это время прекратилась. Тихо стало. И вскоре Огородников увидел двигавшееся оттуда, из-за поворота, странное шествие — четыре всадника, а за ними человек двадцать или тридцать пеших, один из которых, шедший впереди, размахивал узкой красной тряпицей, привязанной на длинном шесте, и что-то кричал.
Огородников осадил коня перед самым его носом:
— Кто такие?
— Свои, местные партизаны, — пояснил Чеботарев. — Они приняли нас за каракорумцев, вот и решили дать бой…
— Ошипка мал-мал вышла, — подтвердил низкорослый и коренастый алтаец, в широких, обильно смазанных дегтем сапогах, все еще держа над собою шест с флажком. — Тумали, Кайхород пошаловал, вот и стрельнули мал-мал…
— Черти бы вас побрали! — облегченно и радостно выругался Огородников и, спрыгнув с коня, подошел к алтайцам. — Никого хоть не задели, все целы?
— Целы, целы!
— А чего ж красный, а не белый флаг выкинули?
— Пелый нелься, — крутнул головой алтаец. — Пелый наша не приснает!..
— Ладно, — махнул рукой Огородников. — Вот пощекотали бы вас мал-мало шашками… Командир-то хоть у вас имеется?
Тут же и командир появился. Подошел, вскинул, как и полагается, ладонь к виску, представился:
— Кужай Тобоков. Извините, товарищи, за ошибочные выстрелы…
— Ничего, — смягчился Огородников. — Будем считать эти выстрелы салютом в честь нашей встречи. Сколько у вас человек?
— Тридцать семь.
— Что ж, и это — сила.
— Сила, — польщенно улыбнулся Кужай Тобоков. — Двадцать человек пришли со мной из Верх-Ануя, остальные тут записались…
— Так вы из Верх-Ануя?
— Ага, — кивнул Тобоков и как бы вторично представился: — Председатель Верх-Ануйского Совета… Там теперь Хмелевский хозяйничает. Зверь, а не человек. Хуже Сатунина.
— Ничего, доберемся и до Хмелевского, — пообещал Огородников и дружески похлопал Тобокова по плечу. Тот отшатнулся и поморщился, передернув плечами. Огородников удивился: — Что с тобой, товарищ Тобоков?
— Чирьи замучили… кермес из задери!..
— Ну-у, это не дело, — повеселел Огородников. — Чирьи — не ордена, чтобы носить их при себе. Ничего, фельдшер наш освободит тебя от этой напасти… Он уже не одного вылечил.
Оказалось, подступы к поселку Сугаш, расположенному в Абайской долине, охраняло еще несколько небольших уймонских отрядов, готовых в любой миг встретить врага всею мощью своего разнобойного оружия — от винтовок, бердан и до самых обычных железных вил. Уймонцы, заметив приближение головной части первого полка, изготовились к бою, но увидели знамена, пурпурно горевшие и трепетавшие на ветру, оторопели, замешкались — и стрельбы не открыли.
Вскоре навстречу наступавшим частям выехало несколько всадников — «парламентеров», чтобы установить точно — партизаны ли это на самом деле. Бывало уже не раз, когда белогвардейцы шли в наступление под «прикрытием» красных флагов… Но тут оказалось — нет обмана. Обрадованные уймонцы поскакали обратно, чтобы предупредить другие отряды, занимавшие круговую оборону…
***Объединенное военное совещание, проходившее в селе Абай, постановило твердо и безоговорочно: «Наша политическая борьба всецело за Советскую власть, за присоединение партизанских полков к регулярной Красной Армии». И далее — по вопросу об отношении к алтайцам — было сказано также определенно: «Отнестись к мирному инородческому населению так, как относится Советская власть к малым народам. Разослать воззвания по всему Алтаю, а также наших делегатов, чтобы доступно и правильно разъяснить цели и задачи нашей борьбы».
А главное: сформировать полк из всех уймонских отрядов. Правда, численность их — около шестисот человек — для такой единицы как полк была недостаточной. Поэтому штаб решил провести в Уймонском и близлежащих районах мобилизацию, причем в самые кратчайшие сроки — до десятого октября. Вместе с тем, исходя из наличия трех полков, было решено сформировать Первую конно-партизанскую дивизию… Командиром дивизии был избран Третьяк.
Позже Иван Яковлевич посмеивался, когда бойцы и командиры, обращаясь к нему, называли его начдивом: «Ну, язви тебя, не успел привыкнуть к одному званию, а тут и другое приспело. Так недолго и в фельдмаршалы угодить!»
***Ранним утром выступили из Абая. Решили идти на Кырлык, а не доходя до Усть-Кана, повернуть на северо-восток и через урочище Ябаган выйти на Чуйский тракт, по которому и вести дальнейшее наступление на скопившиеся там — в районах Теньги, Туэкты, Хабаровки и Онгудая — крупные белогвардейские силы.