Однако, вернувшись на периферию капиталистической миросистемы, Россия XXI века воспроизвела в новой форме те же противоречия, что были свойственны для империи Романовых в конце XIX века, и тем самым обрекла себя на повторение всё тех же драм, которые уже неоднократно потрясали её в ходе предшествующей истории.
Итоги путинского процветания удивительным образом напоминали результаты деятельности графа Витте: подъём промышленности, укрепление рубля и даже определённый социальный прогресс были налицо, несомненным был и рост влияния страны в мире. Только мир этот на полных парах нёсся к катастрофе.
Новая Россия, украсившая свои знамёна царскими двуглавыми орлами, гордящаяся имперскими традициями и мечтающая о продолжении былой славы, заняла то же место на периферии глобального капитализма, что и держава Романовых.
И какие бы спасительные меры ни предпринимали политики в Вашингтоне, Берлине и Лондоне, сколько бы ресурсов ни затрачивалось на парирование очередных финансовых или биржевых кризисов, сколько бы денег ни платили журналистам, пропагандирующим успехи свободного предпринимательства, всё это не отменяло фундаментальных противоречий данной системы.
Капитализм двигался к новым потрясениям, и российская элита уверенно заняла место в первых рядах.
Заключение
В конце 1980-х и в начале 1990-х пропаганда торжествующей реставрации упорно доказывала бессмысленность жертв, принесённых советским народом на протяжении XX века, и незначительность его достижений. Жертвы действительно были чудовищными и далеко не всегда необходимыми. Но они не были бессмысленными. Достижения советского периода были совершенно реальны. Это не оправдывает сталинизм, точно так же, как перемены, произошедшие в Европе под влиянием наполеоновских войн, не оправдывают в моральном плане авторитаризм и агрессию.
Трагедия в том, что реставрация нисколько не исправляет последствия совершённых революционными и постреволюционными режимами преступлений и ошибок. Именно катастрофа 1990-х годов доказала «от обратного» позитивную значимость советского опыта. Но парадоксальным образом именно разрушение результатов советской модернизации в период «неолиберальных реформ» действительно ставит итоги XX века под вопрос, грозя сделать бессмысленными все принесённые жертвы. Деятельность реформаторов, таким образом, объективно оказалась не преодолением, а усугублением преступлений Сталина. Ибо воскресить погибших в концлагерях уже никак невозможно, а вот разрушить большую часть того, что было создано и оплачено этой кровавой ценой, за что заплачено было миллионами жизней и исковерканных судеб — на это реформаторы оказались вполне способны.
Русское историческое самосознание постоянно пребывало в поисках «золотого века», великого прошлого. Таким «великим прошлым» для Московского царства была Киевская Русь и слившаяся с ней в едином культурном мифе Византийская империя.
Пётр Великий попытался отбросить этот миф, обратившись за вдохновением к культуре Запада. Но его эпоха сама стала культурным мифом для следующих поколений. Точно так же утерянным «золотым веком» для многих в советское время представлялся императорский Петербург, а после краха СССР в категорию «великого прошлого» отошёл и сам советский опыт. История превращалась в миф, который необходимо подвергнуть критике хотя бы для того, чтобы понять его действительные корни.
Между тем, даже отказавшись от мифологических преувеличений, невозможно не увидеть в русской истории поразительного трагизма. Петербургский период представлял собой двухсотлетнюю попытку отечественных элит занять достойное место в миросистеме, играя по предложенным правилам. Собственно, начинается эта попытка не с основания Петербурга, а гораздо раньше, с политики Ивана Грозного, фактически с самого момента возникновения капиталистической миросистемы. Всё это завершилось катастрофой Первой мировой войны и революцией 1917 года. И крах, пережитый царской Россией, и триумф большевизма были отнюдь не случайны. Они были подготовлены не только всей предшествовавшей русской историей, но и всей историей миросистемы.
В основе советского эксперимента лежало отчасти рациональное, а отчасти и интуитивное понимание новой, постреволюционной элитой причин, приведших к крушению их предшественников. А потому, независимо от зигзагов политического курса и эволюции самой советской системы, в ней на протяжении примерно пятидесяти лет сохранялась единая динамика. Это была попытка противопоставить себя миросистеме, оторваться от неё, создать вокруг себя собственный международный порядок. По мере того, как утрачивался революционный импульс, бюрократия, присвоившая себе плоды героических усилий народа, становилась все более консервативной. Натиск масс сменился организованной работой аппарата, а демократия рабочих — бюрократическим централизмом. В конечном счёте, «новый мир», складывавшийся вокруг СССР, стал приобретать отчётливые черты «мира-империи». Такие миры-империи уже потерпели поражение в XVI–XVII веках, столкнувшись с возникающей буржуазной миросистемой. Та же участь постигла и советскую альтернативу.