В свое время многое было сказано на тему непрозрачности процесса приватизации крупных предприятий, особенно в сырьевом секторе, и расцветшей на этой основе коррупции. Но в данном случае вопрос о степени допущенных злоупотреблений не является самым важным – в любом случае ущерб от них был меньше, чем ущерб, нанесенный самим процессом конвейерной приватизации. На деле к массовой приватизации крупного производства можно было приступать только после формирования устойчивого слоя мелкого и среднего частного бизнеса, ибо только он способен помочь настоящим, а не «назначенным» предпринимателям аккумулировать средства и опыт для участия в приватизации крупного производства и обеспечить тем самым конкурсность и относительную честность этого процесса.
Большой ущерб, на наш взгляд, нанесло игнорирование факта встроенного в советскую экономическую систему монополизма. Провозглашенный так называемым правительством реформ и его добровольными помощниками из международных финансовых организаций рецепт «либерализация плюс приватизация в рекордно короткие сроки» на деле означал приватизацию и освобождение от контроля фактических монополий. Другими словами, вместо либерализации рыночной экономической активности произошла либерализация приватизированных монополий. Частная собственность без конкуренции – явление экономически и политически еще более вредное, чем собственность государственная. Это просто замена государственного волюнтаризма на частный произвол, который снижает степень эффективности хозяйственной системы как на микро-, так и на макроуровне.
Очевидно, что с точки зрения и экономической логики, и здравого смысла переходный период может и должен был начинаться с создания конкурентной среды или хотя бы ее основ, и только после этого можно было ставить вопрос о демонтаже системы ограничений и осторожном начале приватизации крупного производства. Мы же и сегодня, спустя 11 лет после начала так называемых радикальных реформ, вынуждены констатировать, что огромная, если не преобладающая часть частных предприятий, в той или иной степени поддерживается объективно существующими или сознательно поддерживаемыми элементами монопольного контроля над рынком. Тот факт, что Министерство по антимонопольной политике чаще всего не обнаруживает таких элементов, отнюдь не означает, что их нет – практика обнаруживает их во множестве и буквально на каждом шагу.
Далее. Я уже говорил, что подавляющая часть экономических институтов советского периода если и имела что-то общее с институтами рыночной экономики, то только общие с ними названия, которые в нашем случае лишь вводили в заблуждение, причем отнюдь не невинного свойства. Не было в стране ни денежной, ни банковской системы в современном их значении, ни рынка капитала, ни рынка капитальных благ. Хозяйственное законодательство, соответствующая ему система судопроизводства, механизм охраны контрактного права, механизм защиты прав акционеров и собственников, процедура и механизм банкротства – все это еще предстояло создать. Причем порядок, последовательность действий имели здесь важнейшее, принципиальное значение: если формирование вышеперечисленных институтов предшествует приватизации и либерализации, формируется одна система отношений и соответствующий ей предпринимательский класс, если оно откладывается «на потом» или происходит по мере возможности – закрепляется совершенно иная система и иной менталитет бизнеса. В нашем случае институциональные реформы хронически отставали от истинных потребностей в них экономики. В результате бизнес-класс исходил из того, что было в реальности и заменял необходимые институты их эрзацами – вместо полноценной национальной валюты использовал иностранную, вместо банков – теневой капитал, вместо государственной юстиции – частную, вместо налогов – откуп и так далее. А уже после этого попытки создать настоящие институты чаще всего оказывались бесполезными – создаваемые институты просто стихийно встраивались в уже сложившуюся практику нелегитимных отношений, превращаясь либо в инструмент кормления для прикрепленных к ним чиновникам, либо в бессмысленную декорацию.