Приплыли Рамон и Тереса и причалили в бухточке. Было утро, и тени на горах — синие, почти как васильки.
— Все-таки собираетесь уезжать? — спросил Рамон.
— Не надолго. Вы ведь не думаете, что я жена Лота?
— Нет! — рассмеялся Рамон. — Думаю, вы жена Сиприано.
— И вы правы. Но я хочу не надолго вернуться на родину.
— Ах, да! Лучше уехать, а потом вернуться. Скажите там, в своей Ирландии, чтобы они сделали то же самое, что мы тут.
— Но как они это сделают?
— Пусть вновь обретут себя, и свою вселенную, и своих богов. Возродят свои тайные обряды. Ирландцы всегда так много говорили о героях своей древности и славных деяниях своих героических богов. Так скажите им, чтобы возродили их, как мы постарались возродить Кецалькоатля и Уицилопочтли.
— Скажу, — кивнула она. — Если будет кому слушать.
— Да, скажите!
Он взглянул на приближавшийся парус.
— Но все-таки почему вы уезжаете? — помолчав, спросил он.
— Вам же все равно, почему, не так ли? — сказала Кэт.
Повисла звенящая тишина.
— Нет, не все равно, — наконец произнес он.
— Но почему?
Опять он ответил не сразу.
— Вы одна из нас, вы нужны нам.
— Даже если я ничего не делаю? И даже если мне начал надоедать живой Кецалькоатль… и все, что с ним связано, и хочется видеть просто Рамона?
Он неожиданно рассмеялся.
— Что такое просто Рамон? — сказал он. — Внутри просто Рамона скрывается живой Кецалькоатль. Но вы все равно оказываете нам большую помощь.
— Вы добились такого грандиозного успеха, что никто не подумает, что вам нужна помощь, особенно помощь обычной женщины, которая в конце концов всего лишь жена вашего друга.
Они сидели на скамейке под усыпанной красными цветами пуансеттией, чьи огромные алые прицветники качались, как остроконечные султаны.
— Жена моего друга! — сказал он с ударением. — Что может быть лучше для вас?
— Ну разумеется, — согласилась она более чем двусмысленно.
Он сидел, положив руки на колени, и отрешенно смотрел на озеро. На лице его были усталость и то выражение беззащитности, от которого у Кэт всегда щемило сердце. Она снова поняла, как одинок он в своих усилиях направить жизнь по новому пути и какого неимоверного напряжения это ему стоит. Но отступить он не может.
Это вновь заставило ее почувствовать беспомощность, абсолютную беспомощность женщины, когда мужчина посвящает всего себя достижению недостижимой цели. Нужно было подавить в себе чувство негодования и неприятия его «абстрактных» усилий.
— Вы до конца уверены в себе? — спросила она.
— Уверен в себе? — как эхо, повторил он. — Нет! В любой день я могу умереть и исчезнуть с лица земли. Я не только знаю, но чувствую это. Так как я могу быть уверен в себе?
— Почему вы должны умереть? — спросила она.
— Почему все на свете умирают? Даже Карлота.
— Ах! Ее час пробил!
— Можете ли вы установить свой час, как устанавливают на определенный час будильник?
Кэт помолчала. Потом спросила с вызовом:
— Если вы не уверены в себе, в чем тогда вы уверены?
Его черные глаза посмотрели на нее с выражением, которого она не поняла.
— Я уверен… уверен… — голос его затих в неопределенной паузе, лицо побелело и заострилось, как у мертвеца, только глаза черно смотрели на нее, как глаза призрака. Опять она столкнулась со страдающим призраком мужчины, который еще имел тело.
— Вы же не думаете, что все это было ошибкой? — спросила она, похолодев.
— Нет! Не было. Только вот смогу ли я выдержать, не знаю, — проговорил он.
— Если нет, что тогда? — сухо спросила она.
— Тогда я уйду из жизни, один. — Казалось, от него остались только черные, призрачные глаза, в упор смотревшие на нее. Он перешел на испанский.
— Душа мучается, будто я умираю, — сказал он.
— Но почему? — вскричала она. — Вы ведь не больны?
— Такое чувство, что душа гибнет.
— Так не давайте ей погибать! — закричала она со страхом и отвращением.
Но он только смотрел на нее неподвижными, пустыми глазами. Неожиданно ее охватило глубокое спокойствие, ощущение собственной силы.
— Вам нужно на время забыться, — сказала она, мягко, сочувственно положив ладонь ему на руку. Какой смысл пытаться понять его или бороться с ним? Она женщина. Он мужчина, и… и… и потому не совсем от мира сего. Далек от жизни.
Он вдруг встрепенулся, словно ее прикосновение разбудило его, и посмотрел на нее пронзительно, гордо. Ее материнское прикосновение подействовало на него, как жало.