— И как он вам показался? — спросил Рамон по-испански.
— Мне понравилось, — ответила она.
— Присядем, — предложил Рамон все также по-испански. Они опустились в плетеные качалки: Сиприано остался стоять у стены.
Она пришла, так сказать, сложить оружие: сказать, что не хочет уезжать. Но увидав, что они оба полностью погружены в своего Кецалькоатля, оба с обнаженной мужественной грудью, не торопилась начинать. Они заставили ее почувствовать себя незваным гостем. Она поняла это сразу.
— Мы явно не соединились в вашей Утренней Звезде, не так ли? — сказала она с усмешкой, но голос у нее задрожал.
Мужчины неожиданно ушли в себя, как бы отгородившись от нее стеной молчания.
— И, полагаю, женщина действительно de trop[148] даже там, когда двое мужчин вместе.
Но она сама была не совсем уверена в этом. Кэт знала, что Сиприано всегда озадачивало и уязвляло, когда она подсмеивалась над ним.
Рамон ответил с нежностью, идущей из самого сердца, но, тем не менее, по-испански:
— Сестра, что с тобой?
Неожиданно для себя она проговорила дрожащими губами:
— На самом деле я не хочу уезжать от вас.
Рамон бросил быстрый взгляд на Сиприано, затем сказал:
— Я знаю.
Но его ласковый покровительственный тон только вновь вызвал возмущение Кэт. Слезы выступили у нее на глазах, и она выкрикнула:
— На самом деле я вам не нужна!
— Нет, ты нужна мне! Verdad! Verdad![149] — воскликнул Сиприано едва слышно своим низким, непостижимым голосом.
Но даже плача, Кэт думала про себя: Какая я лживая! Знаю, что это мне они совершенно не нужны. Мне нужна я сама. Но я могу дурачить их так, что они этого не поймут.
Ибо она услышала в голосе Сиприано жаркую, фаллическую страсть.
Тут раздался голос Рамона, как холодный душ:
— Это мы не нужны вам, — сказал он на этот раз по-английски. — Не стоит связывать себя с нами. Поступайте, как подсказывает душа.
— А если душа велит уезжать? — с вызовом крикнула она, переставая плакать.
— Тогда уезжайте! О, конечно, уезжайте!
Неожиданно слезы с новой силой полились из глаз Кэт.
— Знаю, по-настоящему я вам не нужна, — всхлипывая, сказала она.
Сиприано со страстной, убедительной силой, но стараясь быть мягче, проговорил:
— Вы не принадлежите ему! Он не стал бы вам приказывать!
— Это истинная правда, — сказал Рамон. — Не слушайте меня!
Он сказал это по-испански. Кэт сквозь слезы внимательно посмотрела на него и увидела, что он спокойно, но быстро удаляется.
Она утерла слезы, неожиданно успокаиваясь. Потом глянула мокрыми глазами на Сиприано. Он стоял выпрямившись, напрягшись, маленький мужчина-воин, смотря черными, жуткими глазами в ее мокрые, ясные глаза.
Да, она побаивалась и его, с этими его нечеловеческими черными глазами.
— Ты ведь не хочешь, чтобы я уезжала? — умоляюще спросила она.
Медленная, глуповатая улыбка расплылась на его лице, тело легко содрогнулось. Потом он заговорил на мягкий индейский манер, почти проглатывая испанское «r»:
— Yo!.. Yo!.. — его брови поднялись в забавном пародийном изумлении, и легкая дрожь вновь пробежала по его телу. — Te quiero mucho! Mucho te quiero! Mucho! Mucho! Я очень люблю тебя! Очень!
Это прозвучало так нежно, так мягко, так страстно, что она затрепетала.
— Ты не отпустишь меня! — воскликнула она.